Все для театра. Одна мифологическая и феерическая картина возникала в его фантазии за другой. Сюжеты раздавались разным авторам для обработки. Густав страстно любил наряжаться, румяниться, гримироваться. Министры, видя, что частыми выступлениями Густава на театральных подмостках роняется престиж королевской власти, решились заявить ему об этом. Он внял их совету, и выступления в спектаклях сделались реже.
Театром, роскошью двора и лестью Густав хотел покорить гордую шведскую аристократию.
Идеализм первой поры скоро исчез. Он видел, что его непопулярность росла, и в политических планах сделался неразборчивым в средствах. Густав сам отдал приказание Гастферу устроить перестрелку на границе, чтобы получить повод обвинить русских в нарушении мира. С ведома Густава шведский офицер собирался сжечь русскую эскадру, зимовавшую в Копенгагене. Густав знал о тех поддельных деньгах, которые во время войны сбывались шведами в русской Финляндии. Он подписал трактат с Турцией и принял от неё субсидию, с обязательством не заключать с Россией одностороннего мира, и тем не менее Турция была им брошена на произвол судьбы. — В политике Густав не знал границы между добром и злом и для своих целей не пренебрегал ничем.
В Густаве последних лет трудно усмотреть черты того юношеского благородства и очарования, которыми дышало все его существо в годы реформ 70-х годов. Надежда на светлое будущее более не одушевляла его. Весеннее благоухание густавианского режима прекратилось. Густав весь погрузился в наслаждения и развлечения, не покидая деспотических порывов и хитрых интриг.
«За исключением периодов 1306-1320 и 1565-1668 гг. в истории Швеции не было времени, которое было бы запятнано смутами, раздорами, изменами, преступлениями и несчастьями в такой степени, как последнее четырехлетие царствования Густава III».
О браке Густава IV с Великой Княжной Александрой Павловной впервые заговорили в 1793 г. Густав III знал, что Густав-Адольф был сыном графа Мунка, но, чтобы обеспечить наследие престола, решился скрыть истину его рождения и создать нужную репутацию мнимому своему сыну.
Разрабатывался уже план свиданья Густава IV с Александрой Павловной, во время его поездки в Финляндию. Но переговоры неожиданно прервались вследствие того, что Россия узнала о состоявшемся шведско-датском договоре. Чтобы отомстить Екатерине, Густав IV обручился с принцессой Мекленбург-Шверинской, а шведский двор опубликовал переписку Г. М. Армфельта с Императрицей. Армфельт составил революционный план, которым имел в виду устранить от регентства герцога Зюдерманландского и его главного советника Рейтергольма и вернуть к власти приверженцев Густава III — так называемых густавианцев. Этот план был сообщен А. К. Разумовским из Вены Императрице. — Часть переписки попала в руки шведского правительства. Таким образом оно узнало, что положение Швеции было описано в самых мрачных красках, что от Екатерины ожидалось восстановление спокойствия, прочности трона и дружеского союза России со Швецией. Императрицу просили также послать небольшой русский флот крейсировать на высоте Стокгольма, пока порядок не будет восстановлен.
Г. М. Армфельт, состоявший в то время посланником в Неаполе, успел скрыться, предупрежденный в минуту опасности многочисленными своими поклонницами, в числе которых находились княгиня Елена Меншикова и графиня Скавронская. «Любовь и дружба вас охраняют», — писала княгиня Меншикова, приведшая в порядок его бумаги, после бегства. Армфельта заочно осудили к смертной казни, за государственную измену. Надпись у позорного столба гласила: «Густав Мориц, отечества изменник, лишается безопасности на пространстве всего шведского королевства». Его переписка продавалась на улицах. Издание называлось: «Письма бывшей благородной девицы... и государственного изменника, называвшегося прежде бароном Армфельтом, — об их любовных похождениях». А в опубликованном протоколе шведского государственного совета говорилось, что этот авантюрист находился в переписке «с одной иностранной державой» (Россией).
Екатерина дала приют Г. М. Армфельту. Он водворился в Калуге, где прожил 4 года. Карлу же Зюдерманландскому разгневанная Императрица, чувствовавшая себя не совсем хорошо в этой истории, гордо ответила, что её могущество позволяет ей не прибегать к тайным проискам, и что если бы она хотела ниспровергнуть правительство Швеции, то располагала для этого достаточными средствами.