История Финляндии. Время Екатерины II и Павла I

23-го марта опять была рассмотрена новая депеша графа Разумовского, причем Совет постановил предоставить иностранному департаменту составить нужные наставления «последуя твердости духа, с которым её Императорское Величество на сии дела взирает». Кроме того, графу позволено было обнадежить шведского полковника Г. М. Армфельта милостью и покровительством Императрицы, «в случае если принужден будет прибегнуть к нам».

Из дальнейших протоколов Государственного Совета царствования Императрицы Екатерины видно, что сообщения об увеличивающихся вооружениях Швеции не прекращались в течение апреля и мая. «В Швеции производятся вооружения более нежели думали». В Стокгольме состоялось «чрезвычайное собрание» сената, в котором король объявил «мнимую свою опасность от России». «Король около 20-го июня отправится в Финляндию». Подобными заявлениями пестрят страницы протоколов.

И действительно, в начале мая король зашел так далеко, что начальник войск в Финляндии, Поссе, получил от него повеление приготовить все к походу, пополнить магазины и вооружить крепости. Только наивные шведы могли верить, что король, сосредоточивая значительные войска в Финляндии, имел в виду открыт риксдаг в Або, с целью провозглашения себя самодержавным.

Приготовления короля оказались настолько всесторонними, что в Швеции занялись даже изготовлением фальшивой русской золотой монеты. Имеется сведение, что чеканились также русские медные пятаки, вероятно для того, чтобы расплачиваться ими в русской Финляндии.

В то же время король продолжал уверять всех в своем миролюбии и заявлять, что имеет точные сведения о намерении России напасть на него.

Действительность не подтверждала слов короля. На границе все было спокойно. Даже начальник финских войск, граф Ф. Поссе, уверял, что русские и не думали о нападении.

Шведский посланник при Петербургском дворе, барон Нолькен отлично знал, что главные силы, которыми в то время располагала Россия, были отправлены на турецкий театр военных действий, и что в окрестностях столицы оставался самый незначительный гарнизон. Он не только донес об этом (в начале 1788 г.) своему повелителю, но прибавил, что Россия на севере может думать только об обороне и о мире с соседними государствами. В марте барон повторил, что Россия не думает начинать войны с Швецией, вследствие расстройства финансов и незначительных сил, разбросанных в плохо оборудованных крепостях Финляндии. В начале апреля барон Нолькен наведывался партикулярным образом о причинах ходивших в городе воинственных слухов. Вице-канцлер ответил, что основой таким слухам могут служить только сведения о вооружениях в Карлскроне, о пополнении хлебных магазинов в шведской Финляндии и о назначении там лагерного сбора.

Король Швеции строил свои расчеты главным образом на неподготовленности России к войне. Но этого Густаву было мало. Конституция Швеции не давала королю права начинать по своему усмотрению войны. Для наступательных действий требовалось согласие риксдага. Вооружения близились к концу, а поводов к начатию войны Россия не давала. Король метался в поисках за фактами, которые дали бы ему возможность обвинить Екатерину в коварных замыслах. Особенно раздражали его депеши барона Нолькена, полные заявлений об особом миролюбии императрицы. О вооружении же Швеции Нолькену приказано было говорить, что он никаких инструкций по этому вопросу не имеет.

Разгневанный депешами Нолькена, король 5-го мая (24 апр.) отправил в Петербург фон-Мориана, в качестве курьера, с ордером, которым ясно давалось понять посланнику, чего от него требуют. Густав находил, что его последние сообщения крайне «слабы» и поверхностны. Излишне хладнокровный министр, — по мнению короля, — берет на себя тяжелую ответственность; «усиленное подозрение в этом отношении скорее явилось бы достоинством, чем пороком». Поэтому король обязывал барона сообщать все, что ему известно, не скрывая малейших подробностей. Курьера надлежало вернуть при первой возможности.