История Финляндии. Время Екатерины II и Павла I

Екатерина, выражая всегдашнее свое веселое настроение и склонность к острым замечаниям, не могла оставить этого без комментария и прибавила: «Последнее сбыться может, понеже сей (Карл XII) начал разорение Швеции».

«Мечтами Густав услаждал фантазию и усыплял разум; но скоро, однако, его постигло горькое разочарование, ибо его надежда, — как пишет историк К. Однер, — что война снова оживит шведский национальный дух, оказалась иллюзией. Войной король надеялся вырваться из той душной атмосферы, которая его окружала. И этот расчет не оправдался».

По прибытии Густава в Финляндию, надлежало ответить императрице.

Ответ был составлен. Заведовавшему иностранными делами, Акселю Оксеншерна, и еще одному приближенному пришлось потратить несколько дней, чтобы убедить короля отказаться от некоторых выражений его задорного ультиматума и тем избежать насмешек Европы. «Он сердился на наши мнения и злобно смотрел на меня четыре дня». Только и можно было добиться того, что король вычеркнул название 10-12 провинций, возвращения которых он требовал от России.

После многих упреков в ультиматуме по адресу России, Густав крайне высокомерно ставит ряд условий восстановления мира. Он требует возмещения своих убытков, разоружения русского флота, увода наших войск от границы, с правом самому остаться вооруженным до заключения Россией мира с Турцией, для которой требует Крыма, а себе — уступки на вечное время всей Финляндии и Карелии с губернией и городом Кексгольмом, «так как все оное уступлено России мирными договорами Ништадтским и Абовским, установляя границу по Систербек».

В письме же к Нолькену от 25 июня (6 июля), при котором препровождался ультиматум Императрице, — было заявлено: «Но из этих предложений я не могу уступить ни единого слова. Мое желание, мое безусловное повеление заключается в следующем: вы должны объявить, что ответ, требуемый вами, должен быть простое да или нет, что это мое последнее слово, что в случае отрицательного ответа я буду считать его объявлением войны, тем более что открытие военных действий русскими войсками в Саволаксе близ Нейшлота дает мне право на подобные же меры. Не забудьте, что это те же самые провинции, которые Петр I возвратил бы Швеции, если бы не умер Карл XII, и что в 1741 году сам отец графа Остермана предлагал уступить Швеции Кексгольм для избежания войны, что Выборг в Ништадтском договоре был бы возвращен Швеции, если бы шведские комиссары — и да будет это сказано к вечному их позору — не были подкуплены, и что, наконец, при настоящем положении дел Россия, ради сохранения мира, должна принести некоторые жертвы. Одним словом, вы должны объявить, что ни вы, ни я в отношении к этим пунктам не в состоянии принять иного ответа, кроме да или нет. Мое единственное желание заключается в определении удобных границ. Позволяя вам объясняться в этом духе и смысле, я, однако, запрещаю вам подавать повод к мнению, что я готов согласиться на какое-либо смягчение моих требований. Я опасаюсь, что Россия желает лишь выиграть время, но я решился не терпеть этого».

Густав поступил не по-рыцарски. Екатерина очень была рассержена нотой, переданной Шлафом (Cr. Cchlaff), которую в письмах и беседах называла «сумашедшей».

В виду того, что в ноте упоминалось о Пугачеве, Екатерина сказала: «он цитирует своего коллегу Пугачева». Вместе с Императрицей и кн. Кауниц «не мог надивиться нелепости ноты шведской».

Императрица ответила Густаву манифестом 30 июня 1788 года, в котором, между прочим, говорилось: «...кого не удивят коварство, насилие и вероломство, сопровождающие злые предприятия против России короля шведского? Когда он в Швеции насильственным образом ниспровергнул постановления, сохранявшие власть сената и вольность народную, достигая тем самодержавия, мы по сию пору не употребили права воспротивиться тому, яко явному нарушению обетов гласных в трактате Нейштадском, подтвержденном в его пространстве и последним Абовским, в чаянии, что сие происшествие не поколеблет блага Швеции».