История Финляндии. Время Елизаветы Петровны

Итак, войска, расположенные в скудно оделенной Финляндии, бездействовали, но нуждались, конечно, в пропитании. Средства истощались. Недовольство росло. Народ в Нюландской и Тавастгусской губерниях жаловался на постой и просил, чтобы солдаты были больше разбросаны по краю. Ходатаем их явился недовольный ландсгевдинг Гюлленшерна.

Откровенная беседа дипломатов-союзников, а также наблюдения других иностранцев — все, казалось, предостерегало Швецию и советовало ей умерить воинственный задор. Клавдий Рондо — секретарь английского консула — еще в апреле 1739 г. предрекал, что «если шведы окажутся настолько безумными, что решатся на разрыв с Царицей, они навлекут большие несчастья на свое отечество, так как русский двор не остановится ни пред какими соображениями, лишь бы отомстить шведам». Ровно через год сам маркиз де-ла-Шетарди держался того же мнения, говоря, что борьба становится слишком неравной. Кончина Анны Иоанновны России не потрясла и она осталась столь же сильной, как прежде. Чувства недовольства в России шведской партии не усилили. Свержение Бирона наглядно показало шведам устойчивость русского правительства. В декабре 1740 года Амело писал: «Швеция должна считать положение России в настоящий момент менее, чем когда-либо благоприятным для разрыва с русским двором».

Но иначе смотрела на дело партия, господствовавшая в Швеции. Она считала общественное мнение достаточно подготовленным депешами Нолькена, убийством майора Синклера и донесениями Будденброка из Финляндии.

Донесения Нолькена и Будденброка... Есть основание предполагать, что ими руководил премьер-министр гр. К. Гюлленборг. По крайней мере шведский историк Гейер утверждает, что Будденброку, по его собственному признанию, было приказано сообщать в Стокгольм только сведения благоприятные намерениям воинствующей партии. В ноябре 1740 г. гр. Карл Гюлленборг повторил Будденброку свое распоряжение не посылать никому донесений, касающихся предполагаемой войны, кроме его, премьер-министра. Очевидно, что от короля и населения многое скрывалось. Чтобы не запугать чинов риксдага во время безденежья, правящие в Стокгольме составили совершенно ненадежную смету на сооружение обоза и снабжение полевой артиллерии лошадьми и подводами. Лагеркранц, Левенгаупт и другие комментировали смету измышленными соображениями о том, что напрасно обременять себя слишком большим обозом, особенно в стране, где все запасы будут привозить морским путем, где суда могут следовать за армией. Когда затем поручили Будденброку озаботиться уменьшением обоза по этой смете, то его вводили в заблуждение заявлением, что войска предназначаются исключительно для защиты страны, почему нет надобности сопровождать их большими обозами, тем более, что в стране, где придется действовать, тесно и обрывисто, почему обозом нельзя будет пользоваться без затруднений. Обман практиковался широко. Обманывали себя и других. Статьи прихода искусственно повышались, а расхода — умышленно понижались. В результате оказалось, между прочим, что по прошествии нескольких месяцев военного положения вынуждены были прибегнуть к иностранному займу.

Сам Будденброк был того мнения, что следует остерегаться рапортов, от которых народ падает духом. Общее мнение считало, что один швед еще стоит 10 и даже 20 русских, и что неприятель, конечно, не посмеет напасть. — Такое заявление, прибавляет шведский историк, могло исходить из привычки ежедневно получать опрометчивые и преувеличенные сведения, а также из общего презрения партии шляп к силе и отваге России.

Обстоятельства между тем задорно подталкивали воинствующую партию. К донесениям Нолькена, Будденброка и к убийству майора Синклера присоединилась еще история в доме русского представителя в Стокгольме.