История Финляндии. Время императора Александра I

В прежние времена и в период «великой разрухи», — т. е. петровских войн, — люди от ужаса бежали в Швецию, спасались в лесах и пустынях. — Но, начиная с войны Елизаветы Петровны (1741 — 1743 г.), здравый смысл стал, правда, подсказывать финляндцам, что русским нет основания разорять то, что они готовились объявить своим. — Но предубеждение против русских существовало, и веками накопившиеся недобрые чувства к ним не могли сразу сгладиться и исчезнуть. Мы и на этот раз входили в Финляндию, предшествуемые прежним финским предубеждением о русском варварстве и отсталости. К этому присоединялась безнадежность финляндцев спасти родину от надвигавшейся опасности. — Удрученное их настроение и страх удваивались при мысли, что они подпадут власти столь грубого народа.

Генерал-майор Аминов, например, в письме к своей жене от 16 марта н. ст. 1808 г. изливает свое горе в таких выражениях: «Беглец из отечества! Жена и дети! Все, что мне теперь дорого в жизни. — И это бегство из южной Финляндии, из той местности, которая кормила меня, беглец из стоянки полка, этого честного полка, от друзей, их горюющих жен... О, Боже! я, рожденный свободным шведом, с шведскими убеждениями об истинном достоинстве и правах человека; какую жизнь сулит мне остаток моих дней, жизнь раба; заглушать либеральные воззрения и убеждения, которые я унаследовал, воззрения, укрепленные кровью, развитые и облагороженные сначала беспорочным отцом, а затем упроченные около бессмертного Короля Густава III! Забуду о себе. — Но мои дети! О, Боже! Неужели я должен буду воспитывать их рабами, душить и давить их природные честные, истинные чувства и достоинство их рода! О, Боже! лучше закрой и их, и мои глаза! — Вот опасения, моя Эва, которые томят мою душу! Они рождены свободными. — Мысль, что они будут воспитаны, дабы сделаться рабами, меня сокрушает. Под деспотическим скипетром — честность и либеральные воззрения составляют преступление». — Такому отчаянию предавался образованный человек, который, по своему прошлому при дворе Короля и по своим странствованиям, мог бы иметь о России более основательные сведения. Через два дня он опят пишет жене, но уже находит для неё слово утешения. Это слово он почерпнул из русских прокламаций и царских манифестов. «Манифесты неприятеля обещают безопасность жизни и имущества; — все, что он берет, оплачивается до сих пор сполна. Даже казаки не будут и не осмелятся производить насилий». — Подумав несколько и трезво отнесясь к окружающему, он имел возможность написать жене: «Страну, которую неприятель собирается удержать за собой или завоевать, как провинцию, — не опустошают и не разоряют, потому что это было бы все равно, что уничтожить самого себя».

Следовательно, как только финляндцы хладнокровно стали осматриваться, то сразу же должны были заметить, что не имелось никаких серьезных причин для их уныния и беспросветного пессимизма.

Настали иные времена, и на сцене истории были другие деятели. Русские шли теперь в Финляндию, проникнутые строгим режимом Аракчеева; в войсках господствовала дисциплина — наследие сурового Павла. На престоле России находился Александр I, личное обаяние которого легко привлекало к нему сердца. Во главе русской армии поставлены были гуманные и образованные Буксгевден, Сухтелен, Барклай-де-Толли и др. Кампанию 1808 г. решено было вести не одним оружием: имелось в виду покорить также сердца финнов, приобретя их доверие и расположение.

В конце января 1808 г., т. е. до фактического начала кампании, Государь Император секретным рескриптом генералу-от-инфантерии Буксгевдену выразил свою волю: «Хотя от точного соблюдения правил, преподанных вам, надеюсь я, что со стороны войск, вам вверенных, сохранено будет спокойствие заграничных жителей, тем не менее, считаю нужным снискивать собственную их доверенность и доброе к войскам нашим расположение». Как первое средство для этого предлагалось прибегнуть к содействию духовенства.

В другом, также секретном, рескрипте говорилось: «Опыты прошедших военных действий уверили меня в том справедливом мнении, что строгая дисциплина есть душа военной службы, что малейшее послабление начальника есть первое начало расстройства в целом. Сии-то причины были поводом худого послушания и возрождения «мародиеров», которые наносили столь важный вред всей армии... Я поручаю вам всю власть, какую только признаете вы за нужное употребить, в бытность вверяемых вам войск за границею, (для) наблюдения доброго в войсках порядка, дисциплины и субординации, и надеюсь от вас, что ожидание мое не будет тщетно, что никакой слух, противный оному, до меня не дойдет и что ненавистное название «мародиеров» не будет существовать в корпусе вашем. При таковом ожидании хотя излишне упоминать, чтобы по выходе за границу сохранены были жители от насилий, грабительства и т. п., но ежели, где нарушится спокойствие их нашими войсками, вы тотчас должны будете сие исправить, обиженных удовлетворить и виновным строгое и достойное сделать наказание».