История Финляндии. Время императора Александра I

Но в то же время Сперанский не допускал и мысли о том, чтобы Государь присягнул старой конституции, подобно тому, как это делали шведские короли, или собственноручно подписал Акт Соединения и Безопасности 1789 г. Это определенно выяснилось во время первого пребывания Александра I в Борго. Накануне дня присяги на верноподданство, Сперанский, отведя в сторону барона Маннергейма и лагмана фон-Мориана, наиболее деятельных представителей дворянского сословия, «представил им весьма важный вопрос, относительно той формы конституции, которой Его Величество на следующий день должен был присягнуть». «Мы считали, — говорит Маннергейм в своих воспоминаниях, — что Форма Правления 1772 г. и Акт Соединения и Безопасности 1789 г. составляли главные основные законы, которые Его Величество обещал сохранить нам». Можно догадываться, что Маннергейм и Мориан, давая справки, указали затем на порядок утверждения конституции и королевскую присягу, существовавшие в Швеции. Но тут, когда от слов нужно было перейти к делу, когда коснулись самого существа конституционного вопроса, сейчас же встретили отпор со стороны Сперанского, который не мог, конечно, признать применимости законов 1772 и 1789 гг. к Финляндии и, с другой стороны, зная истинное отношение Государя к унаследованной им самодержавной власти, не мог дерзнуть предложить Монарху присягнуть конституции и подписать Акт Соединения и Безопасности 1789 г. — Возражения Сперанского «имели, конечно, основание, — пишет Маннергейм, — не решившийся предложить с своей стороны каких-либо изменений».

«Вечером, — говорится далее в воспоминаниях Маннергейма, — распространился чрез генерал-губернатора Спренгтпортена слух, что Государь, недовольный упомянутым нашим мнением, угрожал закрытием сейма и роспуском земских чинов, и что Форма Правления 1772 г. не может быть принята». Недовольный тем, что выдан был частный разговор, Маннергейм поспешил к Сперанскому, чтоб узнать о действительном положении дела. К своей радости, Маннергейм услышал, что вопроса о роспуске сейма не было. Чтоб окончательно утешить своего советника, Сперанский показал Маннергейму «удостоверение (грамоту), которое Император намерен был дать в день присяги». Эта грамота «в общих выражениях, без каких-либо подробностей, содержала в себе санкцию коренных законов и учреждения страны, а также утверждение привилегий, свободы и прав всех сословий. Обрадованный этим, — замечает Маннергейм, — я спокойно вернулся домой».

Итак, коренные законы и привилегии оказались утвержденными в общих выражениях. А между тем, если бы Государь и Сперанский имели в виду шведские коренные законы 1772 и 1789 гг., то особенно легко и просто было поименовать два эти акта в грамоте 15 — 27 марта 1809 г. Но их не поименовали. Сперанский знал, что Форма Правления 1772 г. и Акт Соединения и Безопасности 1789 г. во всем их объеме совершенно неприменимы к Финляндии, как к части Российской Империи, и тем не менее, он не позаботился выяснить и указать, какие положения сих государственных законов Швеции Император Александр I находил полезным и возможным сохранить, и какие отпадали, в силу факта подчинения Финляндии самодержавной России. Этот вопрос огромной важности остался открытым до наших дней и никогда авторитетною русскою властью не был разрешен.

В период заседания земских чинов в Борго, Сперанский вел оживленную переписку с руководящими членами сейма. Он часто напоминал им, что следует избегать неподходящих мнений и внушал, что при обсуждении дел надо соблюдать спокойствие и достоинство. Сейм мог обсуждать только то, что входило в высочайшие пропозиции; от сейма требовали не «декретов, а лишь его мнение». Депутаты старались исполнять указания Сперанского, видя, что он желал оберечь сейм.

Прежде всего Сперанский вошел в сношение с ландмаршалом, бароном P. В. Де-Геером. Последний сообщал Сперанскому подробности о ходе дела на сейме. Тон писем Де-Геера почтителен и покорен, тогда как ответы Сперанского тверды, одобряющи или выговаривающи. Шла речь об отсрочке заседаний сейма. Сперанский на это не соглашался и писал Де-Гееру, что «вы, барон, с своей энергией, — которая воодушевляет вас и которую вы так хорошо умеете передавать другим, — вовремя закончите деятельность сейма», заложив краеугольные камни прочного здания под благословением небес и благодаря заботам доброго Монарха.

Такие же дружественные отношения установились между Сперанским и бароном Карлом Маннергеймом.