История Финляндии. Время Петра Великого

Таким образом, Петровской реформой нарушена была правильность течения русской жизни. Старый аскетически-монашеский идеал древней Руси был подменен европейским принципом «удовлетворения естественных потребностей». Русские отведены были в духовный плен запада. Прежние холопы были обращены не в граждан, а в школьников и подмастерьев. Чувства этих подмастерьев легко себе представить. Презрение же к самому себе таит пагубные зерна, так как оно не может располагать человека к великим делам. Русский народ принижался до степени маломысленного ребенка. Для того же, чтобы создать великое, нужно самомнение и даже гордыня... Русские же, «были подавлены мыслию о безобразии собственной жизни и мыслию о величии Европы». В выводе получилось: кто самого себя не уважает, того и другие уважать не будут.

Самостоятельной сферы деятельности Петр никому не оставил. Все служили и все обязаны были преклоняться перед формой и буквой. «Он (Петр) работал над своим народом, как крепкая водка над железом». Насильственность — вот Ахиллесова пята реформ Петра. Весь его переворот залит кровью (Ор. Миллер). Даже семена науки были политы кровью. «Гоня пороки русской жизни, ты жизнь безжалостно давил». Много, много было «напрасной крови» пролито. «Понеже ни единой народ в свете так послушлив, как Российский» — писал сам Петр. И, тем не менее, Петр действовал более страхом, насильственно. Все принудительно превращалось в покорное орудие его переворота. «Как все реформаторы ХVIII века, Петр требовал кровавых жертв натурой, деньгами, духом и плотью своему идолу — общей пользе. Со всех сторон слышались жалобы «на тягости великия».

Петербург образчик того, как действовал Петр. Петербург испытал на себе все его порывистые и своевольные приемы. Первоначально город предположено было построить на Петербургской стороне. Но скоро распланируется место между Адмиралтейской частью и Летним садом. В конце царствования Петр мечтал уже о превращении Петербурга в Амстердам, с каналами вместо улиц, почему пытливый взор чаще обращался к Васильевскому острову. Было время, когда Кронштадт приковывал к себе внимание Царя, озабоченного более всего развитием торговли. Также перебрасывался Петр с места на место в поисках за удобными верфями. Из Олонца верфь переносится в Петербург, а затем в Кронштадт, и для будущей постройки намечался уже Рогервик около Ревеля. Петербург создался и расцвел, но какой ценой! Преобразования осуществлены, но какими жертвами и с какими последствиями...

«Грустно думать, — писал Хомяков, — что тот, кто так живо и сильно понял смысл государства, кто поработил вполне ему свою личность, не вспомнил в то же время, что там только сила, где любовь, а любовь только там, где личная свобода».

Если Петр в некоторых случаях был прав в своих насильственных мерах, то во всяком случае возведение насилия в систему — коренная и непростительная его ошибка. Ошибкой является также закрепощение всего государству. «Когда система закабаления народа государству возводится в принцип, она становится убийственной для нации, уничтожает все родники самостоятельной жизни народа. Петр же не обозначил никаких пределов установленному им всеобщему закрепощению государству».

Общий характер реформ Петра оказал тяжелое влияние на дух народа. То, что «неволею» насаждалось, не могло прививаться органически, не могло быть прочным и жизненным.

Сопротивлялись реформам все сословия: все были ими больно задеты, все оставались ими недовольны, ибо все убеждения, чувства и навыки насиловались, все делалось торопливо, принудительно и польза многого осталась непонятой для народа. Роста России и нового положения её в среде европейских держав он не уразумел и не оценил. Но все почти одинаково чувствовали тягость налогов, рекрутских наборов, многолетних войн. Потери бороды и старого русского кафтана Петру не простили, не забыли также быстрого наплыва иностранцев и чужеземных обычаев. Когда Петр преобразовывал Россию, он желал, чтобы все вокруг молчали и повиновались. Но на новшества в разных краях государства не раз ответили явными бунтами и восстаниями. Надо «немецкую слободу разорить и немцев побить», — кричали сторонники Циклера. Астрахань восстала на защиту старины и веры Христовой; она боролась против немецкого платья, брадобрития и табаку. Булавинцы на Дону хотели отстоять прежние казацкие вольности, а в разосланных грамотах также говорили о попирании веры христианской и о злых делах немцев. Приходится признать, что преобразования часто производились вопреки народному сознанию и с обидой для национального чувства.