История Финляндии. Время Петра Великого

Петр верил в Христа Спасителя. «Глубокое религиозное чувство, — говорит Соловьев, — постоянно высказывалось у Петра, поднимало дух его в бедах и не давало заноситься в счастье». Но его религиозность была довольно своеобразной и истинного понимания Церкви у него не было. Преследование раскольников было самое ожесточенное. К монастырям он относился также очень строго. Монашества он не понимал, пользы в нем не видел и охотно превратил бы монастыри в фабрики или лазареты. Монахи не должны были иметь в кельях ни чернил, ни бумаги. Без царского указа нельзя было постричь в монахи. Владеть им вотчинами и угодьями воспрещалось, ибо они «не только нищих не питают от трудов своих, но сами чужие труды поедают». Белое духовенство ограничено было в числе при церквах; строить новые церкви без указа не дозволялось. Духовенству запрещено ходить из церкви с образами на дом...

Преобразованиями Петра духовенство было замкнуто в своей исключительной среде и, при наследственности своего звания, не освежалось притоком извне свежих сил. Это повело к тому, что оно постепенно должно было терять не только свое нравственное влияние на общество, но и само оскудевать. Общество охладело к духовенству. Церковь потеряла часть своего влияния. Организация прихода ухудшалась.

Внешняя реформа кончилась тем, что во главе церкви, по законодательству Петра, стала та же самодержавная власть, что и во главе государства (А. С. Павлов). Синод в духовных делах имел такое же значение, как Сенат в мирских. Престол Русского папы и «второго государя» — патриарха был упразднен. Обер-прокурор Синода стал более служить гражданским интересам государства, чем духовным.

То главнейшее, что творил Петр в области государства и церкви, неизбежно отрывало Русь от родных источников её жизни. Он заставлял своих подданных одеваться по иноземному, пренебрегать своими дедовскими обычаями, учиться чужому строю. Все собственное осуждалось, осмеивалось, изгонялось. То, что было выработано веками, освящено долгим прошлым и имело ореол святости — отстранялось и принижалось. «Только внутреннее убеждение и чувство могут охранить обычай, который истекает из внутренней жизни». Этого убеждения и чувства у Петра Великого, очевидно, не было. — Обычаи, конечно, не вечны. Но о законности и необходимости их постепенного изменения должно высказаться внутреннее чувство народа. Одежда народа является одним из свободных обычаев его, почему в изменении надлежало соблюсти крайнюю осторожность.

На Русь снизошла туча чужих пестрых идей. «Честью и достоянием» русских сделалось подражание, заимствование. Родилась склонность к умственному бродяжеству. В русский язык ворвался шумный поток варваризмов. Это — новая ошибка Петра. «Человек думает словом», почему наплыв иноземных слов — вреден. Надо обогащать ум знанием языков, но у себя не допускать чужеязычия.

Тут напрашиваются слова Аввакума, сказанные Царю Алексею Михайловичу: «Ты, ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком; не унижай его ни в церкви, ни в дому, ни в простой речи». Все это применимо к пристрастию Петра к иностранным словам.

Что должен был чувствовать народ, видя профанацию религиозных обычаев и церковных обрядов, видя, как его царь оделся немцем, работал с трубкой в зубах, снимал колокола с церквей, переделал православный календарь, резал рукава отцовских кафтанов? Национальное чувство оскорблялось, национальная нравственность извращалась, народная жизнь насильственно толкалась на чуждую ей дорогу и отрывалась от прежних своих корней. Петр стоял за исключительную национальность, но не русскую, а западную. Он истреблял всякое выражение русской жизни, всякое русское явление. Он «денационализировал московскую Русь». «Из государства русского он делал государство европейское» (Герцен).

Что же такое представляла из себя русская жизнь? Неужели русский народ даром прожил тысячу лет и весь уклад его жизни, весь опыт прошлых веков оказались пустоцветом? Неужели «все русское — дым»?