История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века

Входит мой доблестный товарищ Берюрье. Щёки, красные, как калифорнийские яблоки, красноречиво говорят о выпитых гектолитрах божоле. На нём костюм в клетку тёмно-зелёных тонов. Карманы набиты странными и тяжёлыми предметами. Берюрье напоминает большого навьюченного осла. На розовой рубашке коричневые дырки от сигарет. Галстук небесно-голубого цвета украшен яичным желтком.

Он не брился два дня. Трудно объяснить, как Берю удаётся этот подвиг: ты его видишь каждый день, и у него всегда двухдневная щетина, которая держится с постоянством, граничащим с чудом.

На голове фетровая шляпа, вроде нимба, с широкими и волнистыми полями, цвет которых напоминает края колодца. Святой Берю! Его не увидишь в календарях, но его знают во всех парижских бистро!

С радушием я смотрю на сто десять килограммов доброго малого, с которым меня связывает дружба. Верх брюк расстёгнут, и на розовой рубашке не хватает трёх пуговиц, так что взору современников открывается необозримый вид на вычурный пупок, заросший шерстью, от которого лучами расходятся многочисленные шрамы.

— Я не мрачный, Толстяк, — объясняю я. — Я думаю.

Его смех напоминает стук орехов, рассыпавшихся по большой лестнице оперного театра.

— Ты меня всегда удивляешь, Сан-А! Думать, когда ты не обязан — это извращение! — Он приподнимает шляпу на три сантиметра, вытирает пот со своего пролетарского лба и добавляет: — Я никогда не думаю в свободное от работы время.

С этими словами он садится на подлокотник, заставив вскрикнуть спинку кресла.

— Ты читал сегодняшнюю газету? — спрашивает Пухлый, вытаскивая обрывок, который он подобрал в общественном туалете.

— Нет, сегодня мне хватает своих проблем.

— Там одна чумовая статья, мне интересно, что ты об этом скажешь.

Он читает своим прекрасным голосом, смазанным «Астрой»^{1}:

— Спелеологи обнаружили надписи в гроте Кот-д'Ор. Предполагается, что эти рисунки имеют связь с подвигами Версенжеторикса.

— Интересно, — соглашаюсь я. — Но я не понимаю, почему тебя это волнует?

Он суёт мне под нос фотографию рисунка.

— Видишь, Сан-А, мужика в шапке с крылышками? Стрелка показывает, что это Версенжеторикс…

— В самом деле!

— Рядом с ним галл-ординарец, видишь? Посмотри внимательно и скажи, на кого он похож?

Я смотрю, и бархатная улыбка расцветает на моём лице искусителя:

— На тебя, Толстяк!

— Сам видишь! — ликует Его Величество.

— Сам вижу, это правда.

— Как ты это объяснишь?

— Наверное, кто-то из твоих предков был товарищем Версенжеторикса.

Толстяк краснеет ещё больше, можно сказать, что он становится багровым.

— Ты так думаешь?

— Почему бы и нет?

— У меня был предок, который жил во времена галлов! — бормочет он со всей скромностью, присущей чистым душам.

— Как и у всех, Берю, как и у всех! Эта цепь тянется от Адама или от какой-нибудь гориллы, может быть, от рыбы, и мы представляем собой лишь временные звенья этой цепи.

Он кивает могучей башкой, осторожно выдёргивает волосок из ноздри, вытирает тыльной стороной ладони вызванную этим действием слезу и шепчет:

— Я тебе должен признаться, дружище, в истории я никогда не блистал. Я знаю, конечно, что был Генрих Четвёртый, но я не могу сказать, был ли он сыном Жанны д'Арк или Катрин де Медичи.

Он качает бедной пустой головой и продолжает:

— То же с Людовиком и Карлами. Например, Людовик Четырнадцатый жил до или после Людовика Тринадцатого? Для меня это тёмный лес!

— Почитай книгу по истории, и всё уляжется.

Он смущённо фыркает:

— Я пробовал. Но я засыпаю на десятой странице, ничего не выходит.

Случай, действительно, безнадёжный!

— И ведь я понимаю, что это должно быть интересно, — продолжает Берю, — даже крохи, которые я знаю, например, Наполеон и Ришелье освобождают могилу Христа в Мафусалеме, меня волнуют больше, чем комиксы в газете «Франс-Суар»!

Он смотрит на свои ногти, которые напоминают траурное извещение, отгрызает несколько миллиметров и ловко сплёвывает на мой бювар.

— Расскажи мне, если ты не против — ты же подкован, чтобы я не выглядел остолопом, когда бываю в обществе.

Заметив гримасу на моём лице, он начинает упрашивать:

— Как-никак у меня родственник рядом с Версенжеториксом в газете, а я даже не знаю, что там у них было!

Передо мной стоит вопрос совести. Вправе ли я не утолить эту прекрасную жажду к знаниям? Вправе ли я допустить, чтобы мой Берю гнил в полном невежестве? Этот человек хочет знать, откуда он и от кого! Это прекрасно, благородно, великодушно, и как это по-французски желать вскарабкаться по своему генеалогическому дереву, чтобы узнать, что же за обезьяна была в самом его начале.

— Я уверен, Сан-А, ты сможешь набросать схему. Раз уж нам сейчас нечего делать, вместо того, чтобы думать о бесполезных вещах, расскажи мне, чем занимались Берюрье, ты же знаешь!

Я щёлкаю пальцами, как обычно, когда принимаю важное решение.

— ОК, Толстяк! Располагайся, разворачивай локаторы и постарайся не заснуть, иначе схлопочешь ведро воды в физиономию! Готов?

— Йес! Давай сначала про Версенжеторикса, потому что в учебниках всегда начинают с него.

— В общем, так…

Первая часть Галлия. Средние века