История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века

И тут Бе-Рю, знаменитый клоун из цирка фараонки, теряет самообладание:

— Тебе наплевать на мой имидж, мужик! Тебя не волнует, что в моём лице на карту поставлен престиж легавки. Мы должны провести небольшое светское расследование, со всеми приличиями, и ты допускаешь, чтобы я был без понятия о Наполеоне в то время, как мы идём на площадку, где снимают фильм о жизни его супруги! Хочешь, я тебе скажу, Сан-А? Ты это делаешь сознательно. Ты только и хочешь видеть меня униженным. Тупым, неотёсанным, ты таким хочешь видеть своего Берю, скажи? Ты боишься, что он тебя затмит перед всем народом, и ты принижаешь его умышленно.

— Перестань клянчить, Толстяк, — отвечаю я, — на этой территории нищенство запрещено!

— В общем, — продолжает Клетчатый, — ты меня бросаешь прямо на подходе к империи?

— Ладно, я тебе выдам твоего Наполеона ручной работы.

Он не даёт взорваться своей радости из опасения, что я хочу над ним поиздеваться и бортану его в тот момент, когда его любопытство выпустит шасси.

— Вкратце в том, что касается революции, — начинаю я. — Вот какие правительства сменили друг друга: 1). Конституционное; 2). Законодательное; 3). Конвент; 4). Директория. Начнём с Директории. Мы присутствуем при моральном банкротстве революционной идеи. После террора народ, насытившийся кровью, почувствовал нужду в спокойном и сильном человеке. Как всегда, после периода насилия наступает период беспорядка. Директория была буржуазным правительством, значит, вялым и неспособным. Французы ждали героя: они его получили в лице генерала Бонапарта.

— Родственник Наполеона, как я думаю?

— Его духовный отец, — усмехаюсь я.

Приходится объяснять этой бестолочи, что генерал Бонапарт и Наполеон — одно и то же лицо. После некоторых колебаний он допускает эту возможность.

— Что обращает на себя внимание в карьере Наполеона, — продолжаю я, — это прежде всего его чувство своевременности. Он всегда мог появиться там, где надо, в ту секунду, когда надо, сказать то, что от него ждали, и сделать то, что надо, чтобы стать хозяином положения. Ты видишь, вначале всё симптоматично. Нужен герой, и он приходит, страстный, непреклонный, романтичный и действенный, что бывает редко. Смуглый цвет лица, горящие глаза, небрежность в одежде, герой в духе Жерара Филиппа. Он завораживает и наводит страх. Его политическое кредо? Быть нужным. А Франции как раз был нужен нужный человек. У этой малышки иногда бывает сексуальный голод. Какое-то время она остаётся хладнокровной, безмятежной, летаргичной, внешне вполне счастливой. И потом, вдруг, у неё начинается зуд в одном месте, и ей нужно подать богатыря на коне, сразу, где угодно, на углу Елисейского или Бурбонского дворца. Это не порок, это сильнее порока. Когда корова встаёт на задние ноги, её торопятся представить быку, который способен исполнить свой долг с жаром. То же самое с нашей вечной Францией, приятель. Бывает, что она встаёт на задние ноги: это означает, что ей нужно срочно вломить в помидоры. И, о чудо, спаситель уже топчется на коврике и уже расстёгивается. Хочешь ты этого или нет, Берю, но победа всегда достаётся тому, кто быстрее всех скинет штаны. У Напо они были с замком-молнией, потому что он запрокинул Францию в момент. И ведь смотри, как он начинал. Корсиканец из семьи, которая не всегда имела курицу в котелке по воскресеньям, он поступает стипендиатом в Бриенский коллеж, откуда переходит в Парижскую военную школу. Он её заканчивает с очень скромным рейтингом, сорок вторым из пятидесяти восьми обучавшихся.

— Это ещё не полный тухляк, — оправдывает его Толстый. — Я всегда был тридцать первым из тридцати двух, и мне это не помешало сделать блестящую карьеру в полиции, о чём ты знаешь.

Он улыбается своему прошлому двоечника и шепчет:

— Последним в классе был Феликс Дубак. Я его как сейчас помню в его чёрной форме. У него в столе всегда была колбаса, потому что его отец был колбасником. У него ещё был при себе шкалик водки, и поскольку он не был сквалыгой, он мне давал глотнуть, особенно во время сочинений, когда надо было подкрепиться перед каверзными вопросами. Я сдавал экзамен на свидетельство в те же годы, что и он.

— Вы сколько раз сдавали?

— Восемь. Я сдал блестяще, правда, только на восьмой раз…

— У вас что, был бой из десяти раундов? — иронизирую я.

Но Образованный продолжает, как будто не слышал:

— Дубак сошёл с дистанции. Какое-то время между нами были холодные отношения. Люди — завистливые, он не мог переварить мой успех. Но он всё же взял своё. Через несколько лет я оказался в небольшом селении Морван. И кого же я вижу скоблящим свиную голову на пороге своего дома?

— Дубака? — догадываюсь я без особых усилий.

— О! Я уже рассказывал? — удивляется Берюрье.

— Нет, просто какое-то предчувствие, сам не знаю откуда…

Он делает мне комплимент и заканчивает:

— В общем, Феликс дал мне попробовать свою готовку, и я тебе скажу одну вещь: я никогда не встречал никого, кто бы так вкусно делал свиную колбасу!

— Я знаю одного, кто делает ещё вкуснее, — уверяю я.

— Кого? — задерживает дыхание Пухлый.