История Франции. С древнейших времен до Версальского договора

Наполеон в своем завещании пожелал быть похороненным на берегах Сены, как он написал, «среди французского народа, который я так горячо любил». В 1840 г. правительство Франции отправило на остров Святой Елены фрегат, который привез домой гроб императора. И третий сын Луи-Филиппа, князь де Жуанвиль, почтил знаменитого покойника тем, что сам командовал этим кораблем. В декабре 1840 г. парижане с неумеренным восторгом восхищались самыми великолепными государственными похоронами за всю историю столицы. Когда катафалк проезжал под Триумфальной аркой, снова раздался прежний возглас: «Да здравствует император!» Ветераны великого полководца, которых было много в толпе, заплакали. И похоронная процессия продолжала путь к Дому инвалидов.

Луи-Филипп

Наполеон III

Адольф Тьер

Леон Гамбетта

С политической точки зрения эти похороны, несомненно, были грубой ошибкой. Они, видимо, возродили и усилили легенду о Наполеоне – зревшую в сердцах слишком многих французов веру, что император был настоящим патриотом и был свергнут лишь потому, что защищал честь и свободу французского народа. Меньше чем через десять лет друзья Июльской монархии, находясь в изгнании, жалели, что устроили этот праздник, но в 1840 г. он казался достаточно безвредным. Если Луи-Филиппу и угрожала опасность, то казалось, что ее источники – старые Бурбоны и новые республиканцы. Вождем бонапартистов был некий Луи-Наполеон, сын бывшего «короля Голландии». Этого претендента считали очень непрактичным авантюристом. В 1836 г. он пытался устроить флибустьерский налет на Страсбург, и эта попытка закончилась смешной неудачей. В 1840 г. он незадолго до похоронной процессии попытался напасть на Булонь. Этот рейд закончился еще более смешной неудачей, и теперь Луи-Наполеон сидел в тюрьме под надежной охраной. У короля и его министров были более опасные враги, которых стоило бояться.

До 1840 г. Луи-Филипп за десять лет правления сменил десять премьер-министров, теперь в течение восьми лет у него будет только один премьер – Франсуа Гизо. Это был искренний монархист, который однажды сказал: «Трон – не пустое кресло». Гизо был родом из города Ним в Южной Франции. Он родился в протестантской семье в то время, когда протестантов не преследовали по закону, но все же не любили в обществе. Будущий премьер был преподавателем современной истории в Парижском университете[229], но в 1822 г. министры-ультра посчитали его лекции «слишком либеральными» и уволили его. С этого времени и до 1830 г. он был одним из главных защитников конституционализма от реакции. Вполне можно было ожидать, что Гизо станет защищать прогрессивный режим «короля-гражданина», но он этого не сделал. Как до 1830 г. он был против всего, что давало меньше свободы, чем Хартия, так после 1830 г. он был против любого, даже малейшего расширения записанных в ней очень ограниченных «свобод». Для него конституционализм означал правление крупной буржуазии – единственной части французского народа, которая была образованной, но не зараженной средневековыми предрассудками. Со всем упорством кальвиниста он желал лишь одного – поставить свои способности на службу Луи-Филиппу. Вначале его проверили на менее крупных должностях, и вот теперь назначили премьер-министром. Король был в восторге от Гизо и однажды сказал: «Он – мой рот!»

Последний период Июльской монархии был совершенно лишен каких-либо событий. У правительства не было никакой программы – ни реформаторской, ни даже откровенно реакционной. Оно заботилось только о постоянном процветании королевской династии и любимых королем слоев общества. Крупных войн не было (за исключением военных действий в Алжире). Гизо терпел, когда о нем в насмешку говорили, что в политике он стоит «за мир любой ценой». Луи-Филипп продолжал играть роль «короля-гражданина», хотя после покушения Фиески в 1835 г. уже не осмеливался ходить по парижским улицам, а выезжая из дворца в карете, сидел спиной к лошадям, потому что так был менее заметной целью для убийц. Утверждают, что в него стреляли тринадцать раз. Надо признать, что король, которого могли убить в любой момент, мужественно встречал эту опасность. Но похоже, что он никогда не пытался сделать свою жизнь безопаснее, примирив общественное мнение с либеральными реформами[230].

Блестящий оратор Ламартин точно охарактеризовал сложившуюся тогда ситуацию. Он сказал о Гизо и его повелителе: «Только каменный столб смог бы вынести их политику!» Другой протестующий депутат в 1847 г. крикнул: «Что они сделали за семь лет? Ничего, ничего, ничего!» На всю эту критику Гизо спокойно отвечал, что его цель – «удовлетворить основную массу народа – спокойных и разумных граждан», а не «ограниченное количество фанатиков», которые больны «манией нововведений».