Когда разбитые немецкие войска мрачно уходили с того маленького клочка Франции, который удерживали до самого перемирия, они оставляли после себя шрам из развалин, который пересекал Фландрию, Пикардию и Шампань. Все контрибуции, которые Франция должна была получать с Германии еще много лет, не могли восстановить и оплатить эти разрушения. Никакая позорная капитуляция врага не могла мгновенно дать французам промышленные изделия вместо увезенных с разграбленных предприятий, возродить задушенную торговлю, вернуть прежнюю красоту обломкам разрушенных ратуш и заброшенным церквям, возвратить былое прославленное великолепие расколотым скульптурам в Реймсе. Никакая расплата не могла снова сделать незапятнанной жизнь десятков тысяч молодых женщин, ставших жертвами солдат вторгшейся армии, и стереть бесчисленные горькие воспоминания о четырех годах ассирийского рабства, которое пережил почти каждый город Северной Франции. Тем более они не могли вернуть к жизни 1 миллион 400 тысяч молодых французов, лежавших в земле своей родины. Они жили бы нормальной счастливой жизнью, если бы порфирородный беглец, живший в Голландии, не решил идти вперед, завоевывая и ради завоеваний.
Материально Франция пострадала больше, чем любой из ее главных союзников. Война шла все время на ее территории. До последних недель перед концом при северо-восточном ветре в Париже был слышен грохот пушек. Республика мобилизовала 6 миллионов 900 тысяч человек при населении всего в 39 миллионов. Прямые расходы на войну превысили 27 миллиардов долларов. Было нужно два года, чтобы разрушенные угольные и железнорудные шахты снова начали работать. И лишь через десять лет (так было сказано в отчете) они могли достичь той производительности, которую имели в 1913 г. Немцы вывезли из Франции добычу стоимостью 800 миллионов долларов. Одному человеку было бы нужно 600 миллионов дней работы, чтобы восстановить 350 тысяч разрушенных домов и фермерских хозяйств в северных департаментах.
Такого длинного перечня материальных потерь мир не знал даже в самые жестокие дни правления Людовика XIV или Наполеона.
Что же касается освященных временем традиций общества, которое, вероятно, было самым старым и самым стабильным в Европе, то они были вырваны с корнем. Фош и Клемансо вернули миру новый народ – новый и телесно и духовно.
И все же Франция скрывала свою скорбь и гордо держала голову, когда 1918 г. победоносно завершался. Она прошла через самое тяжелое испытание, которые когда-либо приходилось вынести свободной стране в современную эпоху, и выдержала его так, что стала духовной наследницей Афин и Марафона. И она верила в будущее, каким бы оно ни оказалось, потому что знала, как она сильна, и ее силу признал весь рукоплескавший ей мир.
ХХ в. неизбежно принесет с собой перемены. Невозможно предсказать, что он готовит для Франции отдельно от общей судьбы Европы и Америки. Но можно с уверенностью сказать, что эти перемены будут достойны той огромной цены, которую победоносная Третья республика заплатила за свое право на жизнь. Французская нация будет сильной не только потому, что она явно показала себя способной производить на свет великих полководцев и государственных советников, но и потому, что обстоятельства ее победы над Германией доказали всем странам, что НАРОД ФРАНЦИИ обладает силой и духовным благородством, которые, несомненно, сделают его ведущим среди его собратьев. Маршал Жоффр во время торжественной праздничной церемонии, на которой его провозгласили членом Французской академии и восхваляли как одного из освободителей страны, верно сказал: «Это сделал не я, а пуалю!»
В день 11 ноября 1918 г. Клемансо, объявляя в палате депутатов о великой победе, подвел итог многим векам французской истории одной яркой фразой:
Постскриптум