История Франции в раннее Средневековье

Другое зло, поощряемое слабостью центральной власти, было взяточничество чиновников. Когда Юлиан в 356 году прибыл в Галлию, он нашел ее раздавленной, «задыхающейся» под фискальным бременем. Когда он покидал ее после четырех лет славного и благодетельного управления, ее податные тяготы были сильно уменьшены[165]. Но ему пришлось сломить упорное сопротивление префекта Флорентия. Последний предлагал прибавить к нормальным налогам чрезвычайные поборы. Мера эта была во всеобщем употреблении и всюду имела самое печальное действие. Юлиан энергично отверг ее. Он доказал путем расчета, что она была бесполезна, и так как префект упорствовал и подал ему готовый эдикт для подписи — он с гневом схватил бумагу и растоптал ее. Налоги становились особенно невыносимыми благодаря способу их распределения и взимания, как о том свидетельствуют многочисленные жалобы. Не имея возможности участвовать в назначении податей и контролировать их употребление, подданные Империи видели в налогах не справедливую повинность, а тираническое вымогательство. Большая часть налогов уплачивалась натурой, т. е. в виде продуктов и барщин. Современное государство требует от подданных только денег. Тогдашнее требовало от них непосредственного участия в публичном служении доставкой нужных ему предметов или выполнением задуманных им работ. От земледельцев оно требовало долю жатвы и скота, от ремесленников — их произведений, от остальных — работы их рук и их материалов для своих сооружений или передвижений. Система эта порождена была монетным оскудением, возвращением к натуральному хозяйству. Она пришлась по вкусу администрации, работу которой упрощала, и получила особенное развитие с расширением практики фальсификации монет. Цена их падала иногда очень низко, а полезность предметов потребления и людского труда оставалась прежней, так что разность воплощалась всегда в выгоде для государства и убытке для подданных. Повинности в форме принудительных работ имели массу тяжелых сторон. Они были обременительны и в материальном, и в личном отношении, они отрывали человека от его труда, от его привычек и подчиняли его произволу чиновника. Неудивительно, что натуральные повинности огромной тяжестью лежали на населении, неудивительно, что они казались невыносимыми.

Обязательное «объявление» имущества вело к вечной тяжбе между плательщиками и агентами фиска. Первые стремились уменьшить цену своего имущества, вторые — ее увеличить. В этом поединке последние были вооружены всей строгостью закона: не только угрозой самых страшных кар для обманщиков, но и правом применения пыток. Они и применяли их — если не к собственникам, которые по положению были избавлены от них, то к их слугам, рабам, колонам, которых они вызывали в качестве свидетелей. Тем более пускались они в ход, когда дело шло о представителях низших классов. Таким образом, операция оценки давала повод к отталкивающим сценам, которые делают понятной всю вызывавшуюся ею ненависть населения.

В случае упорства плательщика применялись не менее варварские средства. Тщетно Константин запрещал тюрьму, бичевание и прочие жестокости, разрешив только временное задержание — custodia militaris и секвестр, — злоупотребления продолжали существовать.

Жестокости, проявлявшиеся при сборе податей, обусловливались двумя причинами: беззаконием, переложившим главную тяжесть налогов на классы, наименее способные их нести, и несправедливостью законодательства, которое делало ответственными за сбор подати именно тех, кто должен был ее собирать.

Образование могущественной земельной аристократии, включавшей всех людей сенаторского звания (clarissimi, spectabiles, illustres) и постепенное ослабление государственной власти — вот два тесно связанные и определяющие факта эпохи[166]. Отсюда вытекали такие следствия. Крупные собственники делали все, чтобы уклониться от налога. Ища опоры у них в моменты смуты, власть платила им за это коллективными или личными льготами, число которых все росло, подрывая доходы государства. В тех же случаях когда им все-таки приходилось платить, они действовали насилием. С помощью вооруженных отрядов, которые они могли организовать в своих обширных имениях, они выгоняли правительственных сборщиков, а еще чаще без труда сговаривались с ними. Таким образом, податные реестры стали тем сплетением обманов, о которых говорит Авзоний[167].

Если шел вопрос о новых налогах, они устраивали так, чтобы эти налоги пали на других. Если император даровал льготы, они находили средство распространять их на себя. Провинциальные наместники и чиновники всех степеней не решались вступать в борьбу с лицами, которые занимали выдающееся положение в стране и часто стояли на первых постах в администрации и при дворе. Наконец, они сами принадлежали к сенаторской касте и считали выгодным закрывать глаза на ее беззакония.