История Франции

1. Поражение императора вызвало возникновение второй Реставрации. Временное правительство, сформированное в Париже неизменным Фуше, столь постоянным среди всеобщего непостоянства, призвало Людовика XVIII. Сенаторы и генералы империи, богатые революционеры – все были готовы в очередной раз кричать «Да здравствует король!», лишь бы монархия сохранила занимаемые ими позиции. Для них важен был не режим, а доставшиеся места. Вначале Людовик XVIII согласился на все, кроме трехцветной кокарды. Талейрану, против которого не возражали Англия и Австрия и который неплохо потрудился на пользу Франции на Венском конгрессе, поручили создать кабинет министров. Шатобриана возмущало, что король опирается на «Порок и Преступление», то есть на Талейрана и Фуше, но Людовик уже познал горечь изгнания и ни за что не хотел «вновь отправиться в странствия». Впрочем, если забыть его возраст и немощи, он был неплохим правителем. О нем говорили: «В короле есть что-то от старой бабы и от каплуна, от сына Франции и от человека коллегиального». И то и другое было правдой. Людовик XVIII, сын Франции, верил в свои права. Но он желал спокойного правления, любил мирную жизнь, классические цитаты, непристойные анекдоты и понимал, что может сохранить престол, только соглашаясь с настроениями подданных. Абсолютная монархия казалась ему желательной, но невозможной. Отсюда его твердое намерение соблюдать Хартию. С 13 июля начинается созыв избирателей, чей возраст понижен с тридцати лет до двадцати одного года. Цензура отменена. Кабинет министров хотел выглядеть либеральным. Но мог ли он быть таковым?

2. С одним только Людовиком XVIII Франция, вероятно, примирилась бы. Она его не любила, потому что он был порождением провала, но терпела, потому что он воплощал мир. Но вместе с ним вернулись эмигранты, представители бывшего привилегированного класса, которые «ничему не научились и ничего не забыли». Они не признавали новое общество и желали возврата к той Франции, которая была до 1789 г. После двадцати пяти лет ссылки и нищеты они жаждали мести. Во главе стоял сам брат короля, граф д’Артуа. Он гордился тем, что вместе с Лафайетом являлся тем единственным французом, который нисколько не изменился за все двадцать пять лет. В павильоне Марсан он окружил себя собственным двором, фанатичным и реакционным, требовавшим репрессий. Его сыновья, герцоги Ангулемский и Беррийский, их жены, придворные и телохранители целыми днями поносили предателей, а предателем для них был всякий, кто сражался за Францию. Повсюду, но особенно на юге царил белый террор. В деревнях под видом наказания бонапартистов грабили дома мирных жителей. Вернувшиеся из Гента требовали наказания генералов Великой армии. «Мы устроим охоту на маршалов», – с вожделением говорил герцог Беррийский. Духовенство, кроме некоторых, вызывающих уважение исключений, одобряло эти бесчинства. Конгрегация, тайное светское общество в защиту религии, восхваляло это отнюдь не христианское насилие, исходящее из павильона Марсан. «Они беспощадны!» – вздыхал Людовик XVIII. «Они» – это его брат и племянники; это женщины, ожесточившиеся от пережитого страха; это эмигранты, которые после принятия Хартии считали Людовика XVIII коронованным якобинцем. «Они» хотели заменить гильотину Конвента виселицей старого режима и упивались ужасной фразой: «Пора положить конец милосердию». «Они» – это «бешеные» правого толка, которые, вместо того чтобы засыпать кровавый ров революции, продолжали его углублять.

Антуан-Жан Гро. Портрет Людовика XVIII в коронационной мантии. 1817