История Французской революции: пути познания

Понятия cause и origine во французском языке близки по смыслу; второе в некоторых случаях даже может быть переведено на русский язык как «первопричина». Однако они отнюдь не идентичны и различие между ними как раз и определяет огромную разницу между двумя подходами к изучению Революции. Выявить «причину» события означает дать ответ на вопрос «почему оно произошло?», что предполагает наличие между первым и вторым детерминистической связи: событие оказывается неизбежным, необходимым следствием данной причины, при наличии которой оно не могло не произойти. Напротив, изучение «истоков» предполагает анализ обстоятельств, предшествовавших событию или сопутствовавших ему на его ранних стадиях, ситуации, в которой оно оказалось возможным, но которая отнюдь не предопределяла его с железной необходимостью. «Как бы то ни было, - пишет Лёверс, - поиск истоков позволяет понять момент возникновения (surgissement) события, условия его осуществления, его связь с прошлым, четко отмежевываясь при этом от детерминизма - наследия XVIII и XIX вв.»[588].

В свое время такой подход вызвал к жизни ряд интересных исследований по истории предреволюционного периода, некоторые из которых стали классикой мировой историографии[589]. Однако и он, по словам Лёверса, уже не удовлетворяет современных французских историков, оставшись в основном достоянием их англосаксонских коллег[590].

Согласно Лёверсу, вопрос о происхождении Революции утратил прежнее значение для большинства французских историков. «Объяснение подобной недоверчивости [к данной тематике. - А. Ч.], - считает он, - надо, без сомнения, искать в повышении значимости проблем “динамики”, что, не отрицая полностью казуальность в истории и не отрицая целесообразность поиска ответов на вопросы об истоках, побуждает делать упор на специфике самого революционного процесса. Сейчас в ходу предпочтение вопросу “как?” перед “почему?” и отказ, явный или имплицитный, от того, чтобы озадачиваться предполагаемыми причинами ниспровержения [Старого порядка. - А. Ч.]. При подобном, доминирующем в современной французской историографии подходе Революция воспринимается как процесс, который, пусть и связан своими корнями с прошлым, но поступательно развивается под воздействием политических дебатов, социальных или культурных конфликтов и открывающихся возможностей для диковинных экспериментов»[591].

Подобное изменение подхода к изучению Французской революции, предполагающее вычленение этого события из широкого хронологического контекста и рассмотрение в качестве автономного феномена, развивающегося в силу специфической внутренней динамики, так же, хотя и не столь явно, как в книге Ж. - К. Мартена, являет собой разрыв с традициями прежней «классической» историографии, которая всегда старалась вписать историю Революции в один из «великих» исторических нарративов.

Вместе с тем признаем, что подобный взгляд на революционный опыт Франции актуализирует его в гораздо большей степени, нежели включение в рамки того или иного метанарратива. Изучение динамики Французской революции способствует пониманию внутренних механизмов развития революций и в последующие эпохи, вплоть до современной. Активно ведущиеся сейчас в мире сравнительные исследования революций разных времен и у разных народов[592] дают основание констатировать значительное сходство их динамики, несмотря на различие исторических контекстов, в которых они протекали. Констатация же подобного сходства действительно делает по отношению к революциям вопрос «как?» более актуальным сегодня, чем «почему?».

* * *

Еще совсем недавно, описывая характерные признаки «классической» историографии, ее тогдашний лидер А. Собуль относил к таковым признание ведущей роли революционной буржуазии в разрушении Старого порядка: «Со времен Реставрации историки либеральной школы, даже если они нисколько не интересовались экономическими истоками общественного развития, энергично подчеркивали одну из главных особенностей нашей национальной истории: появление, рост и конечную победу буржуазии; занимая промежуточное место между народом и аристократией, буржуазия постепенно создала кадры и выработала идеи нового общества, освящением которого стал 1789 год»[593]. Под «буржуазией» Собуль в соответствии с марксистской традицией понимал прежде всего капиталистических предпринимателей: банкиров, торговцев, промышленников. А попытки английского историка А. Коббена и его последователей - представителей «критической» или (как чаще называли их оппоненты) «ревизионистской» историографии - поставить под сомнение решающую роль представителей этого социального слоя в Революции[594] Собуль считал одним из главных вызовов, с которым «классическая» историография столкнулась во второй половине XX в.