История Французской революции: пути познания

Атака историков «критического» направления на марксистскую трактовку понятия «буржуазия» и в самом деле показала, что оно отнюдь не столь однозначно, как это ранее априорно считалось, и что даже дефиниция его вызывает немалые сложности. И сегодня Э. Лёверс это признает уже вполне открыто: «Понятие “буржуазия” традиционно трудно для исторического анализа. Приглашая развивать сугубо конкретные исследования, Эрнст Лабрус заметил: “Дать определение буржуа? Да мы никогда не пришли бы к согласию”...»[595]

Ж. - К. Мартен тоже считает, что сложный комплекс многообразных социальных и социокультурных противоречий, реально существовавших в предреволюционной Франции, не может быть сведен ни к антагонизму между «третьим сословием» и «привилегированными», как его представляли сами участники Революции, ни к классовой борьбе между «олицетворявшей прогресс буржуазией» и сторонниками прежнего иерархического общества. «Будет благоразумным, - пишет он, не ссылаясь прямо на «Коммунистический манифест» К. Маркса и Ф. Энгельса, но фактически пересказывая изложенную там схему интерпретации истории, - избегать старого представления, как и вызванных им бесконечных и бесполезных споров, согласно которому “буржуа” выступал в XVII в. союзником королевской власти против “благородного” (noble) фрондера, а в XVIII в. был одновременно соперником и пособником “благородного” придворного и спекулянта, пока во время Революции не занял его место, чтобы создать класс, который в XIX в. станет необходимо свергнуть»[596].

Упоминая некогда начатый Коббеном спор между историками «классического» (преимущественно марксистами) и «критического» направлений о том, насколько правомерно понятие «революционной буржуазии» для событий конца XVIII в., Мартен не солидаризируется ни с одной из сторон, характеризуя эту дискуссию как бесполезный «диалог глухих» и считая, что она давно зашла в тупик «позиционной войны идеологий»[597].

Хотя автор и пытается таким образом встать над «схваткой», предлагая держаться подальше не только от марксистской трактовки Революции, но и от интерпретации этих событий «критической» («ревизионистской») историографией[598], его отказ от использования тезиса о ведущей роли «буржуазии» в Революции свидетельствует о том, что он явно принял во внимание продолжавшуюся в течение нескольких десятилетий критику данного концепта «ревизионистами». Подобная позиция означает фактический отход Мартена и в этом аспекте от традиций «классической» историографии.

Э. Лёверс, стремясь дать некую обобщающую картину трактовок современной историографией соответствующей проблематики, пытается показать весь спектр существующих точек зрения, а потому не разделяет категоричности Мартена, откровенно предлагающего дистанцироваться от марксистской трактовки Революции. Тем не менее и Лёверс умалчивает о какой-либо активной роли предпринимательских слоев французского общества в Революции, а подводя итог последней, осторожно замечает, что отнюдь не они оказались ее главными бенефициарами: «Новая элита не была сугубо буржуазной: она состояла из “нотаблей”, принадлежность к которым определялась наличием собственности и политическим весом и которые включали в себя также дворянство Старого порядка и Империи. <...> В этой элите администраторов, лиц свободных профессий и, в меньшей мере [курсив мой. - А. Ч.], предпринимателей и негоциантов доминировали богатые рантье, знатные и нет, которых документы называют “собственниками”»[599].

То есть и такая составляющая некогда доминировавшей в «классической» историографии трактовки Французской революции, как представление о ведущей роли в ней капиталистической буржуазии, пришедшей к власти в результате революционных потрясений, фактически оказалась пересмотрена современными последователями этой историографической традиции.

* * *

Для историков-марксистов, до недавнего времени игравших ведущую роль в «классической» историографии, едва ли не аксиомой считалось то, что Французская революция, разрушив Старый порядок (а кто-то даже предпочитал использовать более отягощенное идеологическими коннотациями понятие «феодальный строй»), «расчистила путь» для капиталистического развития Франции. Так, еще в 1980-е гг. видный французский историк-марксист М. Вовель, бесспорный лидер «классической» историографии после смерти А. Собуля, утверждал: «В оригинальной форме Французская революция совершает переход от одного способа производства к другому, от того, что мы называем феодализмом, к капитализму и либеральному буржуазному обществу»[600]. А поскольку капиталистический строй расценивался как более прогрессивный, предполагалось, что Революция ускорила экономическое развитие Франции.