История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

Нельзя сказать, чтобы подобная верность была вознаграждена ответной ласковостью или хоть сколько-нибудь смягчила сердце госпожи, столь непреклонной теперь, после десяти лет любви и нежной заботы. Бедный молодой человек, не получив на свое письмо иного ответа, кроме как от Тома Тэшера, и будучи слишком горд, чтобы писать еще, решился приоткрыть свое сердце Стилю, незаменимому слушателю для всякого несчастливца, нуждавшегося в поддержке и дружеском сочувствии, и описал ему (в словах истинно трогательных, ибо они шли imo pectore {Из глубины груди (лат.).} и заставил честного Дика проливать обильные слезы) всю свою юность, свое постоянство, свою беззаветную преданность приютившему его дому, свою любовь к этим людям, как он лелеял ее и какою лаской за нее платили чуть ли не вчера еще, и, наконец (насколько это было возможно), причины и обстоятельства, вызвавшие несчастную ссору, которая сделала из Эсмонда преступника, отбывающего наказание, и оставила вдовой и сиротами тех, кто был ему дороже всех на свете. В выражениях, способных тронуть человека, гораздо более жестокосердного, нежели тот, кого юный Эсмонд избрал своим поверенным, - ибо сердце самого рассказчика поистине обливалось кровью, когда он их произносил, - говорил он о том, что произошло в единственную нерадостную встречу, которой удостоила его госпожа; как покинула его в гневе и едва ли не с проклятиями на устах та, чьи мысли и слова прежде были всегда проникнуты кротостью и доброжелательством; как она обвинила его в несчастье, предотвратить которое он готов был ценою собственной жизни (и точно: рассказы лорда Мохэна, лорда Уорика и всех прочих участников дуэли, да и людская молва - по словам Стиля - были тому порукой); он со слезами умолял мистера Стиля поведать леди Каслвуд о горе ее злополучного родственника и попытаться смягчить ее суровый гнев. Обезумев от мысли о причиненной ему несправедливости, еще более невыносимой рядом с тысячью светлых воспоминаний былой любви и доверия, несчастный провел много томительных дней и бессонных ночей, в бессильном отчаянии кляня свою жестокую судьбу. Так нежна была рука, нанесшая ему удар, так добра и чутка душа, заставившая его страдать. "Уж лучше бы мне признать себя виновным в убийстве, - говорил он, - и заслужить участь простого разбойника, нежели сносить медленную пытку, которой подвергла меня моя госпожа".

Хотя повесть Эсмонда и его страстные жалобы и упреки заставили рыдать внимавшего им Дика, та, чье сердце они предназначены были тронуть, осталась к ним безучастной. Эсмондов посол воротился к своему бедному молодому другу смущенный и опечаленный и, войдя в комнату, сделал головою движение, ясно говорившее, что надежды нет; и, верно, самый жалкий преступник в Ньюгетской тюрьме, приговоренный к смерти и с трепетом ожидающий помилования, не испытал мук более тяжких, нежели мистер Эсмонд, осужденный безвинно.

Как то было условлено менаду узником и его ходатаем, мистер Стиль направился в дом старой виконтессы, в Челси, где, по слухам, находилась вдова и сироты, явился, к миледи Каслвуд и выступил в защиту ее злополучного родича.

- И мне кажется, я был достаточно красноречив, мой мальчик, - сказал мистер Стиль, - ибо кто же не обретет в себе красноречия, защищая столь правое дело перед лицом столь прекрасного судьи. Я не застал прелестной Беатрисы (без сомнения, ее прославленная флорентийская тезка не была и вполовину так хороша), в комнате находился только молодой виконт и с ним лорд Черчилль, старший сын лорда Мальборо. Однако эти молодые джентльмены вскоре отправились в сад, и через окно мне было видно, как они наскакивали друг на друга с длинными палками в руках, изображая рыцарский турнир (юность нечувствительна к горю, и я помню, как сам я бил в барабан у гроба моего отца). Миледи виконтесса взглянула в окно на игравших мальчиков и сказала: "Вот видите, сэр, детей учат играть орудием смерти и из убийства делать забаву!" И, произнося эти слова, она была столь прелестна и показалась мне таким грустным и прекрасным воплощением доктрины, коей скромным проповедником я являюсь, что, не посвяти я своего "Христианского героя" (кстати, я вижу, Гарри, что ты не разрезал его листы. Уверяю тебя, это высоконравственное поучение, хоть, может быть, проповедник не всегда может подкрепить его собственным примером), - так вот я хочу сказать, не посвяти я эту книжицу лорду Катсу, я просил бы о разрешении поместить имя ее милости на заглавном листе. Признаюсь тебе, Гарри, я никогда не видел глаз подобной синевы. Цвет ее лица напоминает лепестки розы, у нее удивительно изящный изгиб запястья, а руки в ямочках, и я готов поклясться...

- Вы пришли, чтобы рассказывать мне о ямочках на руках миледи? - с горечью перебил его Эсмонд.