История Германии в ХХ веке. Том II

На этом фоне неудивительно, что руководство СЕПГ критически и даже враждебно отнеслось к инициативам Горбачева. Хотя даже среди членов партии существовала симпатия к новому курсу советского реформатора, партийное руководство быстро пресекло все попытки подражать Советскому Союзу в проведении реформ. Курт Хагер прокомментировал политику Горбачева в апреле 1987 года словами: «А, кстати, если бы ваш сосед переклеивал обои у себя в квартире, вы бы чувствовали себя обязанным тоже переклеить у себя обои?»[52] Понятия «гласность» и «перестройка», то есть общественные дискуссии и реструктуризация государства и экономики, описывали именно то, чего руководство СЕПГ боялось больше всего: гласность угрожала монополии на мнение и, таким образом, претензии СЕПГ на лидерство; ведь в плюралистически устроенном обществе через некоторое время раздались бы призывы к допуску оппозиционных партий, в конечном счете к свободным выборам – как это произошло в Советском Союзе. А перестройка экономики, при которой поощряется частная инициатива и укрепляются рыночные силы, рано или поздно привела бы к тому, что социалистическая государственная экономика оказалась бы оттеснена в сторону. Но это означало бы конец ГДР как социалистического государства, как однозначно заявил Гюнтер Миттаг, ведавший в СЕПГ хозяйственным планированием: «Если экономический базис станет капиталистическим, социалистическая надстройка не выдержит»[53]. Можно предположить, что эти опасения восточногерманских коммунистов были более реалистичными, а также более дальновидными, чем энтузиазм по поводу реформ, царивший в Москве, тем более что в СЕПГ не питали особых иллюзий по поводу того, каким был бы результат свободных выборов в ГДР. Кроме того, в Берлине считали, что официальный визит Хонеккера в ФРГ подтвердил их картину мира: эта поездка и то, с каким почетом встретили Хонеккера в Бонне, говорилось в одном докладе, представленном в Политбюро, «объективно продемонстрировали всему миру независимость и равноправие обоих германских государств, подчеркнули их суверенитет и международно-правовой характер их отношений»[54]. ГДР находилась на пике своего мирового престижа. Она пользовалась всеобщим уважением как стабильная и надежная сила в международной системе. На фоне этого признания, которого руководители СЕПГ добивались десятилетиями, внутриполитические проблемы ГДР и раздражение, вызванное процессами в Москве, казалось, отошли на второй план. Теперь казалось легче сотрудничать с ФРГ и таким образом преодолеть экономические проблемы.

По этой причине руководство СЕПГ почти не скрывало своего критического отношения к курсу реформ, заявленному Горбачевым, и стремилось максимально ограничить его влияние на ГДР. «Раньше была только фронтальная атака на нас, теперь она развивается с тыла, по всем углам и краям», – заявил в Политбюро председатель Объединения свободных немецких профсоюзов Гарри Тиш[55]. Критика относилась, в частности и прежде всего, к развернувшейся в Советском Союзе дискуссии о прошлом, в ходе которой не только были осуждены сталинские массовые преступления и выдвинуто требование реабилитация жертв, но и роль Советского Союза во Второй мировой войне впервые стала предметом критического обсуждения. Когда советский журнал «Спутник», который распространялся в ГДР на немецком языке и имел большой тираж, опубликовал в ноябре 1988 года статью о пакте Молотова – Риббентропа 1939 года и секретном дополнительном протоколе к нему, власти ГДР прекратили распространение журнала у себя в стране. Это была беспрецедентная мера в истории отношений между ГДР и Советским Союзом, которая ясно показала, насколько глубоким стало отчуждение между двумя социалистическими правящими партиями[56].

Еще более опасными, чем внутриполитические реформы, для правительства ГДР были глобальные политические инициативы Горбачева. Его видение «общеевропейского дома», в котором различные системы и идеологии будут жить бок о бок и конкурировать друг с другом, с одной стороны, соответствовало стремлению вытеснить из этого дома США как неевропейскую державу. С другой стороны, эта концепция, особенно в самих странах Восточного блока, воспринималась и как отказ от классовой борьбы и политического антагонизма между Востоком и Западом. ГДР явно больше не занимала особого места в картине мира советского партийного руководства, и в этом контексте сначала смутный, а затем все более явный отказ Горбачева от доктрины Брежнева восприняли в Берлине как тревожный знак – одновременно как выражение ослабевающей вовлеченности Советского Союза в ход событий в «братских странах» и как призыв к каждой из них следовать собственными путями социализма.