История Германии в ХХ веке. Том II

Третьим фактором в этом контексте стали выборы в бундестаг осенью 1953 года, на которых праворадикальные партии набрали менее одного процента голосов и, таким образом, были оттеснены на обочину политической жизни; СвДП, имевшая националистическую окраску, тоже потеряла много голосов, как и НП. Конрад Аденауэр увидел в этом подтверждение правильности своей политики в отношении бывших национал-социалистов. Согласно этой концепции, бывших нацистских функционеров следовало реинтегрировать в общественную и экономическую жизнь страны – при условии, что они, по крайней мере публично, примут демократическую республику и откажутся от неонацистской деятельности[41]. В результате, вопреки тому, что планировали державы-победители и германские демократические партии сразу после окончания войны, в начале 1950‑х годов была завершена почти полная реинтеграция национал-социалистов, включая их высший персонал, за редким исключением. В администрации, судебной системе и министерской бюрократии они почти полностью вернулись в органы власти на должности ниже уровня статс-секретаря; особенно МИД считался оплотом «бывших». Это, однако, было связано с постоянно ощутимым давлением, заставляющим их приспосабливаться к демократическим правилам игры, что постепенно становилось все легче, поскольку Боннская республика не только чрезвычайно великодушно обращалась со старой нацистской элитой, но и оказалась экономически чрезвычайно успешным предприятием. К тому же судебное преследование нацистских преступлений практически прекратилось, особенно после того, как оно в соответствии с Парижскими соглашениями перешло в ведение германских властей[42]. Реинтеграция распространялась и на главных действующих лиц нацистской политики террора и истребления – руководящий корпус гестапо, СД и айнзацгрупп. Этим людям было на тот момент около 50 лет, они были в большинстве своем образованны, многие имели диплом юриста и обладали прекрасными связями. Если они пережили послевоенный период, то после освобождения из тюрьмы или интернирования им удалось, за редким исключением, восстановить свою профессиональную позицию в ФРГ. Они совершенно не соответствовали образу нацистского преступника, существовавшему в массовом сознании в Германии и тем более за рубежом. Уже Конрад Аденауэр говорил германским журналистам в 1952 году, что среди «военных осужденных», отбывающих срок в тюрьмах союзников, было очень мало «настоящих преступников» и что в основном это были «асоциальные личности и рецидивисты»[43]. Не начальник гестапо или командир айнзацгруппы, а боевик из СА и охранник концлагеря олицетворяли образ нацистского преступника; и в качестве конкретных преступлений люди подразумевали скорее антиеврейские беспорядки во время «Хрустальной ночи», чем убийство миллионов евреев четыре года спустя, которое не вписывалось в воображение обычного человека. Фигура юриста, к тому же с докторской степенью, которого обвиняли в участии в массовых расстрелах «на Востоке», не обладала теми характеристиками, которые были присущи образу «преступника» в массовом представлении.

Эта комбинация стереотипов оказалась очень мощной. Даже люди, безусловно отвергавшие и ненавидевшие нацистский режим, не могли мысленно связать между собой преступления нацистов, воспринимавшиеся как ненормальные и далекие от любого человеческого опыта, и коллегу или соседа, разоблаченного как бывший начальник гестапо, поскольку бесконечная гнусность преступлений и добропорядочность этого соседа или коллеги не монтировались друг с другом[44]. Однако чем больше времени проходило и чем лучше было их социальное положение, тем более проблематичным становилось собственное прошлое для бывших нацистских функционеров, поскольку оно превращалось в потенциальную угрозу для их заново завоеванного буржуазного благопристойного имиджа. Их первейшей заботой теперь стало замаскировать свое прошлое, а по возможности сделать и так, чтобы оно было полностью забыто, дабы не подвергать опасности новое будущее. Поэтому они вели неприметную, конформистскую, нормальную жизнь, максимально избегали контактов с бывшими соратниками (и всеми, кто что-то знал) и воздерживались от любых политически опасных высказываний.

Этот механизм привел к внешне эффективной интеграции значительной части нацистских функционеров в новое германское государство и его общество. Вместе с этим шел другой процесс: нацистское прошлое превращалось во что-то абстрактное, лишенное осязаемой конкретики, нацистские преступники и их жертвы становились анонимными, история нацизма рассказывалась теперь без упоминания персонала и мест действия, так что можно было даже публично с некоторым пафосом выступать против ушедшей в прошлое тиранической диктатуры, не сталкиваясь при этом с конкретными местами и реальными людьми. Такое отношение к прошлому, называемое термином «вытеснение», стало характернейшей чертой общественного развития ФРГ вплоть до 1980‑х годов.