История Германии в ХХ веке. Том II

Отношение бывших нацистских мыслителей, ставших теперь консерваторами, к новообразованному в 1949 году западногерманскому государству тоже было преимущественно критическим и презрительным. Карл Шмитт высмеивал Конституцию ФРГ как «тиранию ценностей», а Эрнст Форстхофф считал, что такое государство, как ФРГ, уже не способно к «духовному самовыражению», поскольку оно не рассматривает и не может рассматривать себя как образование, обладающее «духовной индивидуальностью». Будучи «государством без войны», такая Германия, по его убеждению, больше практически не принимает участия в мировой политике и «должна будет довольствоваться тем, что является уже не субъектом, а только объектом мировой политики». Государство, которое служит лишь экономическому подъему и социальному обеспечению населения, не имеет, по мнению этих консерваторов, реальной цели. «Наша страна экономически жизнеспособна, что она продемонстрировала в последние годы с впечатляющей, хотя порой и несколько тревожащей ясностью, – подчеркивал влиятельный литературный критик Фридрих Зибург. – Но мы не можем гордиться этим; более того, мы даже не чувствуем себя способными ощутить благодарность за это», ведь очевидно, «что у того временного образования, в котором мы живем, нет и не может быть души. Все попытки вселить в нас ощущение реальности ФРГ как нации являются попытками изображать из себя нечто, чем мы не являемся»[84]. Консервативные правые не могли представить себе государство иначе, чем как центр власти. Такое государство, цель которого исчерпывалась материальным благосостоянием его граждан, они могли только презирать.

Но и слева к западногерманскому государству относились крайне критически. Как и правые, левые критиковали его за ориентированность главным образом на экономический рост и социальное обеспечение, но помимо этого их скепсис и неприятие новой республики обосновывались еще и тем, что она не разбиралась открыто с нацистским прошлым, а само ее создание не стало результатом революционного акта. По сути, эта претензия основывалась на их неверной оценке политической роли и позиции населения Германии в нацистский период, согласно которой германский народ – или рабочий класс – только и ждал падения национал-социализма и жаждал смести старые элиты, чтобы затем собственными силами и по собственному праву создать демократическое и социально справедливое общество, но этому помешали западные державы и боннские политики. Учитывая статистически заметный уровень одобрения Гитлера и его государства, такая картина истории была основана на чистом выдавании желаемого за действительное, и тем не менее она оказалась весьма живучей.

С другой стороны, после 1945 года широко распространенное ощущение, что теперь, после самой ужасной из всех катастроф, возникнет, даже не может не возникнуть, новая, настоящая демократия, очищенная от наносов прошлого, было столь же сильным, как и разочарование реальностью ФРГ, которая по сравнению с этим казалась серой и невзрачной. Однако стало очевидно, что, ввиду политической неопытности немцев, преимущественно институциональная концепция демократии и авторитарное понимание государства, которые были характерны для концепции Аденауэра, могут рассматриваться и как стадия развития в процессе обучения. Привыкание к функционирующей партийной демократии, постепенное изучение правил игры и функционирования парламентаризма и плюрализма оказались необходимым условием для постепенной трансформации, наконец, для расширения и критики модели демократии, установленной в 1949 году.

Но в конце 1950‑х годов до этого было еще далеко. После создания государства, организованного американцами, западные немцы добились огромного прогресса в политическом, экономическом и социальном плане. Стабильность западногерманского государства, тут Форстхофф был прав, была «позаимствована у индустриального общества» – ибо чем бы это государство было без экономического подъема? В конце 1950‑х годов еще не было предрешено, удастся ли, помимо экономического процветания, стабилизировать государство и общество на новой основе и установить в обществе новый консенсус, подтвержденный опытом и традициями.