Под небольшим одиноким кипарисом видны два мраморных надгробия. О, как живописно это классическое место погребения, насколько превосходит оно даже самые прекрасные уголки на кладбищах Запада, даже пирамиду Гая Цестия[821]
в Риме! На земле Софокла, на этой трагической арене, где Эдип в глубокой скорби сидит в роще Эвменид в Аиде, у врат великих Афин покоятся двое знаменитых ученых, представителей некогда славной науки, которая живет своей особой, таинственной жизнью на руинах былого величия Афин. Эти счастливцы — немец и француз, Готфрид Мюллер и Шарль Ленорман. Оба они скончались в Афинах; один — 1840 г., а другой — в 1859 г. На надгробии Ленормана начертаны греческие стихи, гласящие, что народ афинский здесь, в Колоносе, похоронил его сердце. Сердце Готфрида Мюллера, пожалуй, даже с большим правом покоится в земле Афин, чем сердце Ленормана — друга знаменитого Шампольона. Какой немец не остановится здесь в глубоком раздумье о том, что кровавая смерть принесла нашему Винкельману заурядную могилу в Триесте, а не место в Римском Пантеоне.Платон[822]
прогуливался и беседовал здесь с Софоклом, ибо неподалеку от Колоноса расположена Академия. Душу путника невольно электризует атмосфера, в которой ему, словно въяве, предстают образы идеалистов Греции, приветствующие его в уютной домашней обстановке. И все это происходит на земле Афин. На этой земле великий Рим поглотил космополитический дух личности. События и мировые связи здесь куда значимее, чем историческая индивидуальность. Но в тесном и ограниченном мире Афин значимым становится даже самое скромное, и величие человека проявляется в его собственном идеальном Я. Здесь все совершается словно на собрании богов. Все, что я лишь собирался высказать; уже выражено в знаменитой «Афинской школе», написанной Рафаэлем в Ватикане. Я часто спрашиваю себя, какое ощущение — блаженство или скорбь — более приметно выражено в современных афинянах, продолжающих совершать свой земной путь на руинах Древнего мира, от коего современных людей отделяет пропасть. Древний мир, где одна великая цивилизация сменяла другую. И это жизнелюбие — вовсе не их вина.Вокруг Афин раскинулись необозримые пустоши, тогда как буквально поверх Древнего Рима возникла следующая мировая культура. Даже бедным афинянам, которые, несмотря на все трудности и препятствия, мужественно движутся к новой жизни, невозможно отказать в жизнелюбии. К тому же они еще так наивны, эти улочки новых Афин, которые в своей нищете и скудости пока что не сжились с именами героев античности, которые они носят. В порыве энтузиазма отстоять свое право быть эллинами они, словно заклинатели духов, населили пустые переулки именами и призраками великих мертвецов, и от олимпийских богов и героев великих мифов вдоль по всей античной истории города вряд ли можно найти хоть одно достославное имя, которое не получила хоть какая-нибудь улочка. Здесь и Афина, и Тесей, и Кодр[823]
, и Солон[824], и Перикл, и Фемистокл, и Софокл, и Фидий, и Еврипид, и Платон, и Эсхил, и Демосфен, и многие сотни других знаменитостей. Народ в Афинах еще более остроумен, чем местная управа и мэрия, и не придает этому великолепию названий улиц ровным счетом никакого значения.