История города Афин в Средние века

Слава богу, что Колонос и его окрестности еще не щеголяют вновь построенными домами и новейшими переулками, этими порогами Аида, на которых могли бы красоваться имена Эдипа, Антигоны, Исмены[825], Тесея, Креонта[826] и Полидекта[827], а пока предоставлены буйству дикой природы. Здесь сразу же вспоминаются дымовые трубы, колеса машин или плантации табака и марены. Это было бы просто невыносимо, как современные картофельные поля в римской Кампании[828], которые в свое время повергали в такой ужас Вильгельма фон Гумбольдта[829]. Но подождите немного, для Афин настанет новая пора, когда не знающая пощады и жалости жизнь сделает полезными даже руины и фундаменты античных городов. Но будет ли в грядущем так же свято все то, что свято для нас? Мы, живущие и чувствующие сегодня, все еще остаемся детьми Ренессанса. Еще только вчера жили и творили Винкельман, Гейне и Вольф, Лессинг и Гете. Нашу идеалистическую «тягу к Греции» не поймет поколение поздних утилитаристов, подобно тому, как мы сегодня не понимаем восторгов по поводу крестовых походов. Реликвии Атридов[830] не вызовут в душах этого поколения ни малейшего волнения, как не вызывает его в нас скелет какого-нибудь доисторического мегатериона. Мы еще скорбим и плачем вместе с Гекубой[831]. Открытия, сделанные в Трое, Микенах[832] и Олимпии, волнуют нас так же глубоко и искренне, как современников эпохи Ренессанса, живших в XV и XVI вв., — находка статуи Лаокоона или античных захоронений дев на Аппиевой дороге[833] в Риме. Лучшее доказательство этому — наше следование в руле гуманизма сегодня, когда уже невозможно откопать новые неизвестные реликвии древности и невозможно сказать об античности что-либо принципиально новое. У нас еще есть время на свои иллюзии, но необходимо помнить, что гуманистические штудии с каждым днем все больше вытесняются реалистическими запросами.

Я часто любил глядеть вдаль с террасы храма Ники в Пропилеях, погрузившись в созерцание ландшафта Афин и пытаясь представить себе новое время, в первую очередь — в образе железной дороги, проложенной по землям всей Греции. Ничего странного видеть именно здесь эти шаги прогресса, привнесенного древним Прометеем в новую культуру. Поезд с четырьмя или пятью легкими вагонами, которые влачит за собой локомотив Аполлона, отправляется из Пирея у остатков длинной городской стены и спустя тринадцать минут прибывает к достаточно примитивному вокзалу. Вокзал этот возведен в Керамикос, возле Дипилона, возле захоронений древних афинян, стел и мраморных саркофагов, дивных надгробий Дексилеоса и Гегесона, вырастающих из-под земли на Агиа Триада. Взглянув на поезд, я вспомнил, как несколько лет тому назад видел поезда первой железной дороги, пересекавшие Кампанию в Риме, на почтительном удалении от остатков античных акведуков Клавдия и Марсия. Мне сразу же вспомнилось, что всего два года назад знаменитые стены Сервия Туллия[834] на Эсквилинском[835] холме благодаря протестам и борьбе, а также острой нехватке времени были спасены от ожесточенного строительного рвения римских прокладчиков железных дорог, желавших использовать эти стены для возведения вокзала. Однако этот римский локомотив взял штурмом Ватикан и буквально взорвал средневековый Рим.

Леке в своей топографии Афин отождествляет Платонов сад Академа с местом, подходящим определением для которого служат и история, и мгновение. Новейший топограф Афин Курт Вахмут говорит, что Академию Платона можно локализовать лишь весьма приблизительно. Сегодня здесь почти не заметны следы древних святилищ, которые видел еще Павсаний[836] на пути в Грецию, но что касается местоположения сада самого божественного философа, то его обычно ищут возле Колоноса, где надеются найти его Мусейон и даже его могилу. Именно в этом месте, где жили и учили величайшие гении человеческого духа, нашел приют и презиравший людей пессимист Тимон[837]. Башня (Πύργος) Тимона, человека, «который один-единственный знал, что ему никогда не найти счастья, кроме как скрывшись от всего человечества», видел в окрестностях Колоноса еще Павсаний. По правде говоря, остроумец не мог считать случайностью то взаимное сочетание контрастов, в котором проявляются различные философские воззрения на ценность человеческого бытия. О, если бы это действительно были контрасты! Именно здесь, в Колоносе, возвышенный дух Софокла обретает звучание пессимизма Тимона, так что его хор мог бы спеть знаменитую строфу:

Не родиться — благой удел,
Мир желания множит в живом,
Но иное блаженство есть:
Поскорее вернуться туда, откуда пришел.

Мост через Илиссос