История Гражданской войны в США. 1861–1865

Одной из задач похода было нанесение максимального материального ущерба вражеской территории, поскольку армия Ли получала поставки продовольствия преимущественно из Джорджии. «Один только штат Джорджия, – говорил Джефферсон Дэвис, выступая в Огасте, – производит продукты в таком количестве, которого хватает прокормить не только население и свою армию, но еще и армию Виргинии». Было крайне важно перерезать железнодорожные коммуникации между прибрежными штатами Мексиканского залива и Ричмондом. Шерман уделил этому особое внимание. Мосты и эстакады сжигали, кирпичные кульверты взрывали. Для достижения наибольшего эффекта в разрушении железнодорожного полотна технические приемы сочетались с природной изобретательностью. Начальник инженерной службы армии спроектировал устройство для сгибания рельс, разогреваемых на кострах, сложенных из шпал; этим занимались инженеры из Мичигана и Миссури. Но пехота со своей манией разрушения, господствовавшей в армии, присоединялась к этому занятию, закручивая раскаленные докрасна рельсы вокруг ближайших деревьев самым немыслимым образом, после чего они годились только на металлолом, да и тот был крайне неудобен для переработки. Таким образом было разрушено более 265 миль железнодорожных путей. Самому сердцу империи Джеффа Дэвиса, как говорил Шерман, был нанесен почти невосстановимый ущерб, поскольку заводов, производящих рельсы, было мало, а импорт был невозможен из-за блокады портов Мексиканского залива. Станции и мастерские вдоль железных дорог тоже были сожжены. Многие тысячи кип хлопка, большое количество хлопкоочистительных машин и прессов было уничтожено. Шерман сообщал, что в Милледжвилле он «сжег железнодорожные здания и арсеналы; здание законодательного собрания и особняк губернатора оставил в целости».[723] Перед приходом армии заключенные местной тюрьмы устроили поджог здания. Один южанин, от которого Шерман получал информацию о происходящем на правом крыле, так описывал то, что видел: «Сначала появилось несколько кавалеристов и подожгли депо; потом пришла пехота, они срывали рельсы и отправляли их в огонь; прежде чем я ушел, они подожгли колодец».[724] В целом генерал воздерживался от разрушения частной собственности, но после выхода к морю почти в каждом донесении торжествующе сообщал о производимом ущербе. Так, он писал из Саванны: «Мы забрали все зерно и корм для скота в полосе 30 миль по обе стороны линии от Атланты до Саванны, а также батат, крупный рогатый скот, свиней, овец, птицу, увели более 10 000 лошадей и мулов, а также бессчетное количество невольников. Я оцениваю ущерб, нанесенный штату Джорджия и его военным ресурсам, в 100 миллионов долларов; как минимум на 20 миллионов всякого имущества попало в наши руки, а остальное теперь никуда не годится или разрушено. Такой образ действий может показаться жестоким, но он вносит печальную реальность войны в дома тех, кто прямо или косвенно способствовал втягиванию нас в сопутствующие ей бедствия».[725] Позже он вполне мог сказать: «Война – это ад».

Различные приказы, издававшиеся время от времени, показывают, что наряду с незаконной реквизицией продовольствия случались также неоправданные поджоги зданий. Более серьезным обвинением в адрес солдат западной армии является мародерство. Это признавали и Шерман, и генерал Кокс. После завершения кампании Шерману доводилось слышать о том, что у женщин отнимали драгоценности; он полагал, что такие грабежи – на совести отрядов фуражиров, которых обычно называли «дармоедами». Кокс называл этим словом и обычных отбившихся от своих частей солдат, приписывая именно им большую часть незаконных действий. Какие-то хищения, несомненно, совершались по неискоренимой привычке американцев брать что-нибудь на память о местах, связанных с великими событиями. Более того, три с половиной года войны создали не только эффективный военный механизм, но и привели к некоторому ослаблению правил поведения тех, кто принимал в ней участие; обирать тех, кто проживал на вражеской территории, стало считаться нормой; но командующий и его офицеры искренне стремились удерживать солдат в рамках цивилизованного поведения. Личное благородство большинства старших офицеров и суровые наказания за нарушение дисциплины – тому свидетельство; не следует упускать из виду и то, что большинство грабежей, приписываемых солдатам армии Шермана, на самом деле совершались бандитами конфедератов. Из моей общей оценки офицеров армии Союза необходимо сделать одно важное исключение. Килпатрик, командовавший кавалерией, был широко известен безнравственностью и алчностью, и его эскапады, на которые Шерман закрывал глаза из-за его боевой полезности, деморализующе действовали на армию и в то время, а позже стали причиной его осуждения. Не пытаясь найти оправданий, мне все же приятно привести слова Шермана, которые следует воспринимать через призму его душевной искренности и правдивости. «Я никогда не слышал, – написал он, – ни об одном случае убийства или изнасилования».[726]