История и повествование

Выступления Тургенева в стенах «Арзамаса» имели очень странную форму: строго говоря, они никак не были связаны не только с жанром «похвального слова», но и вообще с художественной речью. Он зачитал на заседании 6 января 1817 г. рескрипт о назначении императором В. А. Жуковскому пожизненного пенсиона в размере 4 тыс. рублей ежегодно (1, 384–385), а 27 августа того же года — указ о назначении Вяземского чиновником для официальной переписки при императорской миссии в Варшаве (1, 432). Интересно, что оба документа были озвучены Тургеневым не просто для информирования сочленов, но и как адекватная, с его точки зрения, замена обыкновенной председательской речи («Вместо речи читал указ о тебе и выпил за твое здоровье», — сообщает он Вяземскому). Молчание Эоловой Арфы со временем стало использоваться как удачный минус-прием: от имени ее «пупка» Д. Н. Блудов в июне 1817 года обратился к арзамасцам с принципиальным предложением об издании литературного журнала (1, 416–419).

СТИЛИСТИЧЕСКАЯ РАЗНОГОЛОСИЦА:

ЯЗЫК СЕНТИМЕНТАЛЬНОЙ ПОВЕСТИ ИЛИ ПАРОДИИ НА «СЛОВЕНЩИНУ»?

Разногласия в «Арзамасе» возникали не только в вопросах о том, должна ли стать пародийная полемика с «Беседой» магистральным направлением деятельности общества и следует ли делать ее публичной, но и в выборе адекватного стилистического регистра для этой полемики. Собственно, речь шла как минимум о двух альтернативах. Первая была связана с введенными в обращение Дашковым и Блудовым жанрами «похвального слова» и «видения», ориентированными — в силу природы своих первоисточников — на пародическую архаизацию речи. Указанием на эту альтернативу как на архетип арзамасского пародийного стиля обыкновенно и ограничивались исследователи. Поэтому мы приведем лишь три цитаты — из речей Д. В. Дашкова, Д. Н. Блудова и С. П. Жихарева — и воздержимся от дополнительного комментария.

При имени Беседы слабые чувства мои тяготеют, вежды смыкаются, глава склоняется к персям, и дивные мечты осеняют меня легкими крылами. Я вижу оный огромный храм, коего святыня редко присутствием иноплеменных оскверняема; читаю на вратах его таинственную надпись: Сон, смерть и небытие!

(Речь члена Чу — 1, 279)

О нет! Все жены благородныебудут тебя хвалить, чрез меня, но твоими словами. «Приими подобающую тебе дань, не по достоинству красновещания, но по нелестному усердию засвидетельствовать нашу к тебе благодарность. Сие произведет не пресмыкательство мое, ниже обыкновенная лесть, ибо всякая хитрость не составляет открытого права…»

(Речь Кассандры на заседании 16.12.1815 — 1, 320)

Наконец именитый сотрудник Беседы Р. С., по многотрудном странствовании в безвестной юдоли Литературных Обществ — успе! Наконец, скинув бренный покров свой: ослиные уши и дурацкую шапку, известные принадлежности (attribut) беседчика, облекается в нетленный, красный колпак арзамасский. Ныне, отложившее ветхого человека, в нового облецемся.

(Надгробное слово именитому сотруднику беседы Р.С.С.П. Ж-ву — 1, 284)

О существовании второй альтернативы не так давно заговорил О. А. Проскурин в связи с инаугурационной арзамасской речью С. С. Уварова, посвященной «надгробной похвале» А. Буниной [197]. Анализируя реминисцентный пласт этого текста, Проскурин сделал принципиальное для рассматриваемой нами проблематики наблюдение: