История и повествование

…скрытым вторым планом [для речи Уварова. — М.М.]стала повесть Н. М. Карамзина «Бедная Лиза». <…>…травестийное воспроизведение сюжетного каркаса «Бедной Лизы», замаскированное в уваровской речи, далеко не единственная (и, пожалуй, не главная) форма отсылки к карамзинской повести. Взятые изолированно, в отвлечении от стилистического контекста, эти мотивы могли звучать достаточно архетипично. Чтобы увязать их именно с повестью Карамзина, Уварову потребовалось облечь сюжетный каркас в соответствующую стилистическую оболочку, воспроизвести не только сюжетную топику, но и стилистику и фразеологию сентиментальной повести. При этом Уваров прибегает к любопытному приему: он почти не дает цитат непосредственноиз «Бедной Лизы».Поступи он иначе, его речь перестала бы существовать как загадка. Поэтому фразеологический план речи отсылает к «Бедной Лизе» главным образом метонимически, активизируя связанный с «Бедной Лизою» жанрово-стилистический контекст: либо через другие карамзинские сочинения, либо — чаще — произведения массовой повествовательной продукции.

(Курсив автора, подчеркивания мои

[198]. — М.М.) [199]

Однако такие метонимические отсылки к сентиментальному стилю можно обнаружить не только в превосходно «расшифрованной» О. А. Проскуриным речи Уварова. Ими буквально пестрят речи и протоколы Жуковского. Повести Карамзина, несомненно, послужили главным стилистическим образцом в прозаических опытах арзамасского секретаря. Приведем лишь несколько примеров, выписав в правый столбец фрагменты из пяти речей Жуковского («Ответ Светланы на речь Громобоя», «Речь Светланы», «Речь В. А. Жуковского при возвращении к обязанностям секретаря Арзамаса», «Речь Светланы члену Вот, лежащему под шубами», «Прощальная речь В. А. Жуковского на заседании 18 сентября 1817 года»), а в левый — наиболее близкие им фрагменты повестей Карамзина. Параллели обнаруживаются не только на лексическом, фразеологическом и синтаксическом уровнях, но и — что особенно важно — на уровне тем и мотивов: так, Жуковский активно использует характерные для Карамзина топосы — характеристику «чистой» души, портрет добродетельного героя или демонстративный отказ рассказчика описывать те или иные сцены.

Показательны в этом смысле и тексты протоколов, выдержки из которых для краткости мы приведем уже без параллельных мест из карамзинских повестей, — разумеется, и здесь происходит ироническое обыгрывание сентиментального стиля: «…каждый смотрел на предлежащую ему бумагу глазами любовника; казалось, что он подписывал контракт с судьбою, которая в Новом Арзамасе предлагала ему все лучшие блага житейские: дружбу верных товарищей на всю жизнь, жареного гуся один раз в неделю, твердость духа в изгнании, красный колпак, сладкую вражду Беседы и прочее…» (1, 271–272); «…члены во все продолжение заседания — взглядами и словами старались изобразить то нежное чувство, которым сердца их были исполнены к новому своему другу» (1, 277); «члены, внимая ему, ликовали и топорщились от умиления» (Там же), «сие лестное одобрение Светланы так растрогало Кассандру, что он едва усидел на стуле, а прочие члены, восхищены скромностию и беспристрастием несравненного друга своего, стали делать разные дурачества» (1, 380) и т. д.