История имени

Тренер все-таки сумел сдержать злость, но после занятий Алана вызвали к куратору.

Мальчик стоял навытяжку перед сидящим Тимоти Шерманом, костлявым и жестким типом, с которым даже старшие курсанты встречались, только будучи основательно виновными в нарушении дисциплины. Парадная форма немилосердно жала, оказывается, Ланс сильно вытянулся за последние два месяца.

Тимоти без удовольствия курил большую вонючую сигару и ритмично постукивал по крышке стола ручкой хлыста из воловьей кожи. В школе рассказывали, что он частенько прибегает к рукоприкладству. «Только ударь, — подумал Алан. — Я все на тебе испробую, чему научили».

Куратор докурил, наконец.

— Так, сказал он, поднимаясь и нависая над столом. Ланс побледнел слегка, в позвоночнике неприятно захолодело.

— Может, у тебя есть, что сказать в свое оправдание? — встав, Тимоти, казалось, разложился, как складной метр, и заполнил всю казенно обставленную комнату.

Ланс почувствовал себя маленьким и жалким, но через силу улыбнулся.

— А что, собственно, произошло? — спросил он, сам не слыша своего голоса.

— Ясно. — Рукоятка хлыста уперлась Лайтмену в подбородок. Может, Тимоти хотел припугнуть мальчишку, но вышло наоборот. Поняв, что терять нечего, Ланс чуть расслабился.

— Я ничего не сделал, — сказал он. — Просто случайно попал в мишень. Никакой провокации. И вообще, желтые не та нация, которой можно верить.

Хлыст, намеривавшийся опуститься, замер в воздухе. Тимоти посмотрел на мальчишку с интересом.

— Согласен. Но свое ты все равно получишь… — куратор помедлил, — За наглость.

Лайтмен и от природы был достаточно бледным, а тут с его лица исчезли последние краски. Правда, он своей бледности не заметил, он вообще почти перестал воспринимать происходящее. Ноги налились свинцом, вниз по спине будто поползло что-то гадкое. Тело боялось. Тело! Собственный страх привел вдруг Ланса в ярость. Еще секунда — и он бросился бы, наверное, на куратора, пользуясь зубами, ногтями и всем, что подвернется под руку.

Но Тимоти Шерман тоже не даром провел в этой школе больше 10 лет. Дверь вдруг открылась… Это Тимоти, нажав ногой на кнопку, вызвал охрану. Ланс не сопротивлялся — на это уже не было сил. Вспышка ярости, казалось, сожрала всю его энергию.

Охранник вел Лайтмена в левое крыло школы, туда, куда мальчишек обычно не допускали. Ланс знал, что там располагается Мутационный центр — место, про которое ходили жуткие слухи. Ужас того, что с ним могут сделать, сковал мальчика, он почти не видел, куда его ведут. Воображение рисовало то мозг, впаянный в стеклянную колбу с проводами, а рядом тело с вживленным мозгом обезьяны, которое подчиняется теперь всем командам Шермана, то шлемы с присосками и медицинские комнаты, больше похожие на камеры пыток… Белый коридор, белые двери, люди с белыми повязками через все лицо…

Охранник втолкнул Ланса в одну из дверей. Мальчишку тут же перехватил санитар. Ланс вздрогнул от его прикосновения, как от удара током. Комната, в которую привели Лайтмена, ошеломила его своими размерами. Здесь можно было бы разместить бассейн или площадку для игры в баскетбол. Все оборудование — компьютерные панели, экраны, еще какие-то штуки — было вмонтировано в стены. В центре стояло лишь огромное стальное кресло, и блестящий шлем был укреплен над ним. Двое в белом катили тележки с инструментами.

Ланса подвели к креслу, вернее, почти подтащили — ноги отказывались ему подчиняться. Сзади кто-то (Ланс не видел его, просто ощутил присутствие) звякнул инструментами. Лайтмен почувствовал укол и чуть не вскрикнул от боли. Санитар перехватил его, чтобы удобнее было держать, и мальчик увидел склоняющееся над ним остроносое сухое, морщинистое лицо. Он не узнал его, но узнал тошнотворный сладковатый запах.

— Шеф просил вас проконсультировать этот случай лично, доктор Сигби, — сказал санитар.

Мальчика посадили в кресло и привязали ремнями. Потом надели шлем. В первые секунды Ланс испытал ужас полного одиночества — он перестал видеть, слышать, чувствовать… Но тут же понял, что все-таки не один. Что-то чужое ползло в его мозг, как бы раздвигая сознание и поедая лишние кусочки… Вспышка боли пронзила Лайта, и он провалился куда-то в темноту.

Очнулся он в карцере. Голова была словно набита ватой. Мучительно болел от перенесенного ужаса живот. Язык был сделан из губки, рот из металла, а все тело из комка боли и грязи.

Ланс уткнулся лицом в откидную доску, заменявшую в карцере кровать. Он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел на экране, какое у него сейчас лицо. Со стороны могло показаться, что Лайтмен плачет, но это было не так. С самого раннего детства он не умел плакать. Зато умел ненавидеть — коротенькая жизнь научила его только этому.