История искусства в шести эмоциях

Именно такое чувство вызывает «Источник молодости» Лукаса Кранаха Старшего (рис. 29). Он возвышается посреди поляны, окруженной холмами, в некотором отдалении от города. Мистический фонтан, который, как мы видели в hortus conclusus[102], способен очистить грешников, теперь дарит иллюзию вечной молодости. В нем плещутся в основном женщины: некоторые из них добираются на попутных повозках, других приносят на носилках, а третьи заставляют своих мужей тащить их на спине. Любое средство передвижения годится для того, чтобы наконец погрузиться в чудесную влагу водоема, освященного Венерой и Амуром. Слева хлопочут морщинистые старухи, не стыдящиеся раздеваться под внимательным взглядом врача, наблюдающего за ними с плохо скрытым отвращением. Они окунаются, плещутся в волшебной воде и, сделав всего пару гребков, становятся молодыми, прекрасными, светловолосыми, с тугими упругими грудями. Выражение печали на их лицах и потерянные взгляды уступают место чарующим улыбкам и быстрым движениям. Вместе с молодостью к ним вернулось также веселье.

Они готовы к новым объятиям и застольям, которыми надеются наслаждаться вечно. Окружающая природа тоже радуется благодатному воздействию воды, вытекающей, как кажется, прямиком из эдема.

Если слева от источника громоздятся голые скалы, окруженные засохшими зарослями, то справа от него, там, где брызжет радость и молодость, распускаются цветущие деревья, простираются возделанные поля и пышные куртины, в которых прячутся влюбленные парочки.

Рис. 29. Лукас Кранах Старший. Источник молодости. 1546. Дерево, масло. Берлинская картинная галерея, Берлин

Лукас Кранах выносит свое беспощадное суждение: только женщины доверяют этому чудесному источнику. Только они желают вернуть молодость и верят в то, что это возможно. Они слабые, беспомощные жертвы суеверия, надеющиеся замедлить ход времени. Невозможно веселиться, не видя перспективы в будущем. Приближающийся конец убивает любую радость.

В эпоху Возрождения изображение веселья служит предупреждением придворным, которые могут наслаждаться за счет бедняков, работающих на них. Таким образом, подобно Боттичелли во Флоренции и Кранаху, бывшему придворным живописцем курфюрста Саксонии, художники более пятидесяти лет заимствовали библейские сюжеты, античные мифы и легенды, чтобы воздействовать на мораль правителей и современного им общества, напоминая им о том, что в беспечности всегда скрывается обман.

Тем не менее источник вечной молодости превратился в мечту, настолько желанную, что некоторые среди самых дерзких исследователей пустились на поиски и даже объявили о том, что нашли его. Возможно, во Флориде, как утверждал Хуан Понсе де Леон[103], или в Утопии, или в Амазонии. Поиски вечной молодости и счастья превратились в своего рода психоз, которого не избежали даже самые могущественные правители, ведь для них была невыносима мысль о том, что их благополучие не вечно. Они пользовались любым поводом, чтобы устроить пиршество, отвлечься зрелищем парада, забыться смехом, вызванным самыми острыми шутками паяцев, странствовавших от замка к замку. Художники становились постановщиками великолепных однодневных спектаклей, скрашивавших бесцельное существование господ. Искусство должно было развлекать и поднимать настроение, и при этом оно ценилось тем выше, чем более стойкую иллюзию вечности радости и веселья оно создавало. Живописцы были фокусниками, жонглировавшими чувствами, поверхностными и лишенными каких-либо оттенков. Поскольку оттенки могли породить сомнение и подозрение в том, что радость – это только заблуждение.

Загадочная гримаса

Как чужак на художественных подмостках эпохи Возрождения появился художник, который почти внезапно придал веселью – как любому другому чувству, которое он изображал, – новый смысл: это был Антонелло да Мессина. Никому до сих пор не удалось выяснить, в какой мере его талант был обязан своему сицилийскому происхождению, все еще остающемуся темным и лишенным подтверждения. Все согласны с тем фактом, что истоки его живописи следует искать в опыте фламандских художников, таких как Ян ван Эйк и Петрус Кристус. Мастера детали, волшебники кисти, писавшие лица удивительно реалистично, изображавшие мужчин и женщин с таким вниманием, какое не встречалось до тех пор, от неровных борозд морщин и случайной складки на тюрбане до легкой небритости и непослушных завитков между фалдами чепчиков.

Но никто до Антонелло не изображал гримасу.

Приезжайте в Чефалу[104], поднимитесь по лестнице музея Мандралиска и пройдитесь по его залам. Миновав изящные вазы, старинную мебель и орнаменты в виде раковины, вы окажетесь напротив портрета с неуловимым выражением лица (рис. 30).

Человек на портрете улыбается, однако его веселье остается непонятным. Это не душевное довольство, не спокойствие и не внезапная радость. Это саркастическая усмешка человека, скрывающего тайну.