История искусства в шести эмоциях

Кажется, что мужчина знает о нашем присутствии, украдкой поглядывая на нас слева: он бросает нам интеллектуальный вызов изгибом своих губ и выразительными складками на щеках, подчеркнутыми тенью, всё более сгущающейся по направлению к фону. Персонажи Антонелло тонут во мраке. Луч света выхватывает из темноты лишь контур их фигур, часто облаченных в черное и с темными волосами, обрамляющими и выделяющими лица, освещенные с мастерством режиссера-постановщика. Их тела не нуждаются ни в одном перспективном штрихе, они смоделированы одним светом.

Он не довольствуется добрым расположением духа, но, кажется, бросает насмешку в наш адрес. Это «так ужасно по-сицилийски, – отмечает Виньи, – кажется, что я слышу, как он говорит на диалекте». В глубине его души остается нечто недосказанное, он не оставляет нам намека, чтобы понять причину его веселья, превратившегося в двусмысленное и сложное чувство, интимное и эгоистичное.

Пока его современники готовятся создавать и представлять мир, в котором эмоции играют определенную роль, защищенную идеальной системой, базирующейся на неоплатонической мысли, Антонелло снимает с портрета верхний слой, обнаруживая, что в глубине даже такого чистого и непосредственного чувства, как веселье, могут скрываться темные стороны.

Счастье, со времен Античности служившее целью, к которой устремлялся каждый человек, причиной, стоившей того, чтобы заниматься философскими исследованиями, сталкивается со своей противоположностью и смешивает все чувства.

Возможно даже более того, что мы в силах пожелать, когда мы взываем к божеству или к фортуне, или уповаем на Небеса. Несчастлив тот, кто не полагается на судьбу. Счастлив тот, кто […] смеется вместе с Демокритом или плачет вместе с Гераклитом.

Марсилио Фичино. Письма, т.1, ф. 228

[105]

Человек из Чефалу издевается над нерешительностью, поразившей его современников, не уверенных больше в том, что веселье доступно им в полном объеме.

Антонелло был среди художников, подвергавших сомнению существовавшую поэтику чувств, положивших начало традиции, продолжившей размышления Леонардо да Винчи, и создававших всё более проблематичные портреты.

Сумма счастья будет суммой причин несчастья, а совершенство мудрости причиной глупости.

Леонардо да Винчи[106]

Веселье напрямую вступает в игру контрастов, которая отныне будет характеризовать сознание интеллектуалов и художников. В жестоком обществе, где только ценой войны и горя можно завоевать и удерживать власть, веселье становится средством от отчаяния.

У правителей, мелких дворян и праздных дам, почти у всех них имелись один или несколько шутов, владевших ремеслом веселить своих господ, развлекать их и поднимать им настроение даже во время болезни.

Маркиза Изабелла д’Эсте отвечала Гаспару ди Сан-Северино, прося вернуть ей обратно шута Маттелло, что она оставалась бы холоднее льда, если бы лишилась его, «не имея другого шута или дурака для увеселения». Она была вынуждена ненадолго расстаться с ним, отправив его в Феррару, чтобы он утешал там ее больного мужа. Маркиз, оказавший ей услугу, отослав его обратно в Мантую, писал своему родственнику: «Осмелюсь сказать, что причина присылки шута заключалась в моем недомогании, он настолько облегчил мои страдания, что некоторое время я не чувствовал боли, несмотря на тяжелое состояние».

Веселье служило лекарством от скуки, оно обладало терапевтическим действием, не преступая притом границ благопристойности. Рассказывали, что Эразм Роттердамский излечился от абсцесса, читая сатирическое сочинение «Письма темных людей»[107] с экстравагантным содержанием, от безвкусицы до гротеска, а один кардинал, находившийся уже при смерти, вернулся к жизни благодаря громкому смеху, вызванному его обезьянкой, скакавшей по комнате с кардинальской шапкой на голове.

Тем не менее веселье может также привести к смерти. Согласно легенде, Пьетро Аретино чуть не умер от смеха, слушая непристойные рассказы о своих собственных сестрах, а папа Лев X – когда он пытался скрыть свою радость, получив известие о том, что французы были изгнаны миланцами.

Самые умные и образованные из шутов исполняли также обязанности секретарей, но их главной задачей оставалось развлекать своих господ и придворных переодеваниями, карикатурами, ужимками, грубыми шутками, а иногда даже дерзкими и колкими остротами, поскольку шуту прощались некоторые вольности, за которые другие могли бы понести строжайшее наказание.