История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен

Совсем не так сложилась судьба Севильи, вначале бывшей в таких же условиях. И здесь патриции, отказавшись впустить в город халифа Хаммудита Касима Мамуна, избрали главу государства из своей среды. Но они тотчас сами испугались проявленного ими геройства, и каждый боялся быть за него в ответе, на случай, что Касим вернется с большою силой; поэтому им нужен был козел отпущения; и в качестве такового, а не вследствие общего доверия они избрали на эту высокую должность городского кади Абуль Касима Мухаммеда, из рода бену-аббад, в 412 (1021)г. Правда, что он был очень богат — дурной признак для кади магометанского города; но происхождения он был не особенно знатного. Он принадлежал к южноарабскому племени Лахмидов, но не (как впоследствии самоуверенно утверждали льстецы) от ветви «королей» Хиры, а от малоизвестной боковой линии, занимавшейся до ислама где-то в сирийской пустыне разведением, другими словами, кражей верблюдов. Отец его выдвинулся при Альманзоре в качестве военного и ученого и под конец был в должности кади, которая затем перешла к сыну; но между тем как об отце говорили как о человеке честном и щедром, Абуль Касим оказывается человеком выдающегося ума, но не очень добросовестным, честолюбивым и не брезгавшим никакими средствами. И он, как впоследствии Джахвар в Кордове, заставил себя долго упрашивать и взял на себя управление новым государством только после того, как нескольким патрициям пришлось волей-неволей согласиться быть его помощниками. Но вскоре оказалось, что он вовсе не имел в виду разыгрывать Цинцината, пожимать мозолистые руки почтенным гражданам и стоять во главе республики миролюбивого и трудолюбивого мещанства. Правда, что положение дел в Севилье было не так просто, как десять лет спустя в Кордове. Еще не успокоились берберы в Андалузии и постоянно угрожали из соседней Кармоны: наилучший предлог для кади-президента, чтобы усердно приняться за создание надежного войска. Денег у него было довольно, и он не жалел их; поэтому он без труда мог вербовать арабов, берберов, христиан, целыми толпами и в большом количестве покупать рабов, которых также приучал к военной службе. Для упражнения их он вскоре стал устраивать набеги, сперва в окрестностях, а затем довольно далеко на северо-запад за Гвадиану (Вади-Яну), благодаря которым он получал пленников и добычу.

Но он еще не успел вполне упрочить свою власть, когда в 418 (1027) г. хаммудитский «халиф» Яхья Мутали, властитель Малаги и окрестностей, желая вознаградить себя за потерю Кордовы, пошел на Севилью. С ним были союзники — берберы из Кармоны, — благодаря чему силы его были значительнее, чем у горожан; кади предпочел вступить в переговоры. Яхья же с своей стороны был недостаточно силен, чтобы предъявлять чрезмерные требования; поэтому он согласился избавить город от прелестей берберского постоя, под условием признания его верховной власти. Это условие ни к чему не обязывало, и оно было бы принято без колебаний; вопрос был только в том, кто представит заложников, которых «халиф» должен был потребовать, чтобы все дело не свелось на пустую комедию. И тут кади доказал, что он был единственный человек в Севилье, действительно знавший, чего он хочет: не задумываясь ни на мгновение, он выдал Яхве своего сына Аббада. Как ему впоследствии удалось бежать из плена, когда произошел окончательный разрыв между его отцом и Хаммудитом, мы не знаем. Как бы то ни было, но с того момента как кади, казалось, принес в жертву общему благу собственную плоть и кровь, положение его в Севилье было обеспечено. Весь народ привела в восторг эта готовность жертвовать… своим сыном. Таким образом, он теперь мог не считаться с патрициями, и вследствие этого он сперва удалил своих товарищей по управлению, затем отстранил целый ряд других выдающихся личностей, смещая их или ссылая, и во всем этом он, по-видимому, не встретил серьезных возражений. Правда, что он до конца сохранил свое старое звание кади, но в действительности он с этого момента был неограниченным властителем Севильи, и после его смерти власть оставалась в руках его потомков, Аббадидов, до окончательного разгрома Испании в конце V (X) столетия.

Это несомненно наиболее выдающиеся мусульманские правители того времени, и им обязана Севилья тем, что она заняла на некоторое время первое место среди андалузских городов, быстро превзойдя Кордову и отодвинув ее на второй план.