История Италии. Том II

Журнал очень много занимался проблемами литературы и искусства. Он просуществовал всего два года и, хотя не сыграл особой роли, вписывается в панораму времени. В нем был эклектизм; сам Борджезе находился то под обаянием творчества Д’Аннунцио, то под влиянием Кроче, который так сурово судил о Д’Аннунцио. При всем том он был авторитетным литературным критиком и у него бывали точные и тонкие находки. Так, в 1911 г. в статье, посвященной лирике нескольких поэтов, он впервые употребил термин crepuscolarismo (от слова crepuscolo — «сумерки»). Под этим названием вошло в историю итальянской литературы целое течение в поэзии и драматургии.

Каковы истоки сумеречной поэтики? Известный итальянский критик-марксист Салинари считает, что она в известной мере испытала влияние «Д’Аннунцио в моменты его усталости» и преимущественно неоромантического поэта Джованни Пасколи (1855–1912). О неоромантизме интересно писал известный итальянский философ Антонио Банфи (1886–1957): «Когда на рубеже двух веков буржуазное развитие капитализма привело к возникновению его империалистических форм и все традиционные духовные ценности, которые буржуазное сознание все же сохранило с периода Просвещения, пали, когда интеллектуальное сознание буржуазии увидело, что такое подлинно новая социальная действительность, оно снова стало искать выхода в романтическом эскапизме; перед нами неоромантизм, появляющийся в начале XX века и развивающийся в дальнейшем»[843].

Пасколи в свое время примкнул к социалистическому движению, но это длилось недолго, его социалистические убеждения были расплывчатыми и туманными, да к тому же с сильными националистическими оттенками. О Пасколи мы не раз встречаем упоминания в «Тюремных тетрадях» Грамши, порою очень суровые. Так, Грамши писал, что Пасколи мечтал стать лидером итальянского народа, но видел стремление новых поколений к социализму, такое же сильное, как сильна была мечта предшествующих поколений к национальному единству. «Поэтому, — замечал Грамши, — его темперамент влечет его к тому, чтобы стать знаменосцем национального социализма, который кажется ему отвечающим требованиям времени. Он — создатель концепции пролетарской нации, а также других концепций, развитых потом Коррадини и националистами синдикалистского толка… Интересно это внутреннее противоречие духа Пасколи: хотел стать эпическим поэтом и народным бардом, в то время как по своему складу был скорее «интимистом». Отсюда также его художественные затруднения, которые проявляются в тяжеловесности, празднословии, риторике, в уродстве многих его произведений, в наигранной наивности, превращающейся в настоящее ребячество»[844]. Эта характеристика чрезвычайно интересна. Поэтика Пасколи основывалась на том, что он воспевал то «вечно детское», что сохраняется в душе каждого человека. Настойчивое обращение к теме детства отвечало какой-то общественной потребности. Детство превращалось в символ мира и невинности, и это импонировало сознанию и чувствам многих людей. Поэтика незначительных, интимных событий и чувств была очень далека от протеста, от настоящей оппозиции по отношению к окружающей действительности. Пасколи был не способен понять человека в том «новом измерении», как это делали большие художники-веристы. Символы, которые любил Пасколи — Поэзия, Страдание, Смерть, Судьба и т. п., — были внешними и по-своему риторическими; обнаруживалась у него и склонность к морализированию. В самом «мифе детства» многие итальянские критики находят элементы декадентского искусства, потому что этот миф означал бегство от проблем современного мира. Пасколи закрывал глаза на жестокую эксплуатацию, на обезличивание человека в капиталистическом обществе, он был не способен к сопротивлению.

Среди писателей сумеречного направления надо назвать Арденго Соффичи. Одно из его стихотворений некоторые итальянские критики склонны считать чуть ли не манифестом школы. Соффичи, его друг, и подруга-ирония идут по жизни. Они видят людей и предметы удивительно будничные, повседневные: какой-то лысый господин, какие-то парикмахеры, священники, огородники, старушка, няня с ребенком, офицерик с моноклем, кафе, мещанские абажуры, размеренный ритм жизни, мелкие семейные радости. И это все. Неужели все? Такое существование кажется ему бессмысленным. Усталость, пассивность, безверие, отказ от идеалов, ощущение щемящей пустоты. Стихотворение заканчивается тем, что к двум писателям и их подруге-иронии прибавилась еще одна подруга — меланхолия. Она сама взяла их под руку и с ними пройдет через всю жизнь.