Кальвино убежден в том, что хотя «школы», как таковой, не было, у неореалистов была сознательная эстетическая платформа. «Язык, стиль, ритм имели огромное значение для нас, для этого нашего реализма, который должен был быть как нельзя более далеким от натурализма». И — само собою разумеется — они ненавидели риторику и олеографию, которыми отличалось официальное фашистское искусство. Отвращение к риторике было так велико, что книги молодых неореалистов бывали зачастую сознательно полемическими, была в них нередко наивность, чрезмерный интерес к темам жестокости и пола, было и влияние экспрессионизма.
В предисловии к роману Кальвино выразил очень важную мысль. Полемизируя с теми, кто представляет себе неореалистическую литературу как своего рода иллюстрацию к определенным, заранее установленным тезисам, он заявляет, что нет ничего более ошибочного, чем такой взгляд: «То, что называют
И еще одно интересное место в предисловии. Осмысливая свой литературный дебют, Кальвино пишет: «Как входит этот роман в литературу Сопротивления? В то время, когда я писал его, создание литературы Сопротивления было еще не решенной задачей, написать роман о Сопротивлении было императивом». И он уточняет: «Миланские группы патриотического действия (ГАП. —
Под знаком такого
Однако в теоретических построениях журнала было немало абстрактного, поскольку и сам гуманизм Элио Витторини при всей искренности и благородстве его взглядов также всегда отличался некоторой абстрактностью. Вскоре начались ожесточенные споры по вопросу о том, какой должна быть новая, левая итальянская культура. Споры шли и о взаимоотношениях культуры и политики. Так, Витторини, сравнивая функции политики и культуры, заявил, что политика играет историческую роль лишь в периоды революционных взрывов, тогда как культура — «это не хроника, а сама история». После того как Тольятти опубликовал в «Ринашите» свое письмо, адресованное Витторини (он писал, в частности, что рассуждения о политике и культуре — «неправомерное обобщение»), Витторини видоизменил свою формулу, признав и за политикой и за культурой «историческую функцию».
Эпизод с «Политекнико», когда разногласия обострились до чрезвычайной степени, — один из самых драматических моментов в истории левой послевоенной итальянской культуры. Но когда 13 февраля 1966 г. Витторини умер, Луиджи Лонго послал его семье такую телеграмму: «Выражаю вам самое искреннее сочувствие от имени Коммунистической партии и от себя лично по случаю тяжелейшей утраты, понесенной вами и всей итальянской культурой, лишившейся одного из самых славных своих деятелей. Элио Витторини был не только другом, кончину которого мы горестно переживаем. Он был бойцом Сопротивления, нашим товарищем в стольких битвах. Вне зависимости от каких-либо разногласий мы всегда высоко ценили силу и страстность его антифашистских убеждений, его тонкое критическое чутье, его качества писателя и роль, которую он сыграл в становлении новой литературы»[781]
.