История Италии. Том III

Когда через полтора года после падения фашизма Маркези вернулся на свой пост, он обратился к студентам с воззванием, в котором с законной гордостью писал, что Падуанский университет положил началу Второму Рисорджименто. Он заявил, что спасителями родины будут рабочие, партизаны, боровшиеся с фашизмом, и молодежь. «Вы вернете Италии, — писал он, — радость жизни, сознание свободы, возможность мыслить и желать, вы вернете ей ту ясность духа, которая в лучшие времена помогала народу дарить миру чудеса и искусства и цивилизации»[775].

После очистительной грозы Сопротивления стало очевидно, что время оторванного от жизни, изысканного искусства прошло. Пальмиро Тольятти не раз повторял, что «Сопротивление и его ценность были общенациональными». Это движение носило всенародный характер, после Освобождения создалась атмосфера подъема, жизнь во всей ее пестроте, сложности и противоречивости хлынула на страницы книг. Возродился жгучий интерес к социальной тематике, у людей возникла острая потребность зафиксировать на бумаге опыт пережитого. В литературе выступило множество непрофессиональных писателей. Характерно опубликование огромного количества автобиографий, дневников, мемуаров. Немного было, разумеется, таких блестящих книг, как очерки Карло Леви «Христос остановился в Эболи» (это произведение принесло Леви международную известность). В большинстве случаев книги писателей-«непрофессионалов» не стояли на высоком художественном уровне. Подчас в них было слишком много морализирования, прямолинейности, их реализм зачастую был «сырым», грубым, чересчур фотографическим, но и в них был аромат подлинности и правды. Пытаясь классифицировать все эти произведения, некоторые итальянские критики разделяют их тематически: литература о войне, о тюрьмах, об оккупации, о подпольной борьбе, о вооруженной борьбе. Это, разумеется, схематично, но отражает подлинное положение в первые послевоенные годы. Один из крупнейших итальянских писателей-антифашистов Чезаре Павезе так писал об этом 11 февраля 1947 г.: «Все пишут стихи и воспоминания, прозу и памфлеты, речи, мемуары, исповеди. Одна из характерных особенностей этих лет — прикладное искусство: все хотят что-то показать, о чем-то свидетельствовать. Больше не встретишь страницу, которая решительно ни о чем не говорит, или отполированный сюжет, типичный для имперской аркадии времен Муссолини»[776].

Здесь может вызвать возражение только эпитет «прикладное» по отношению к искусству неореализма, хотя известно, что Павезе относился к этому искусству с большим уважением. Мы не затрагиваем сейчас проблемы кино, хотя, как известно, именно итальянские неореалистические фильмы принесли неореализму мировую славу. Дать обобщающую формулу этого движения нелегко. Вот как охарактеризовал его Карло Салинари на конгрессе, посвященном реализму в Италии (этот конгресс провел Институт Грамши в Риме в 1959 г.): «Неореализм возник как выражение кризиса, который в 1944–1945 гг. потряс все итальянское общество. Следовательно, в его основе лежало новое мировоззрение, новая мораль, новая идеология, присущая антифашистской революции. В нем было сознание кризиса старых правящих классов, сознание того места, которое впервые в нашей новой истории заняли народные массы. В нем было стремление раскрыть реальную Италию и в то же время революционная вера в возможность обновления и прогресса для всего человечества. Это было подлинное движение авангарда (уже не просто формального в недрах культуры правящего класса), ибо оно стремилось к перестройке действительности, а не только культуры»[777].

К этому надо добавить, что литература Сопротивления и искусство неореализма носили глубоко человечный, демократический характер, и одного этого достаточно, чтобы привлечь к ним пристальное внимание историков и литературных критиков. Большой интерес представляет предисловие, которое в 1964 г. написал один из крупнейших представителей этого течения, Итало Кальвино, в связи с переизданием после 17-летнего перерыва своего романа «Тропинка к паучьим гнездам», написанного о партизанах и для партизан. Предисловие, в котором Кальвино пытается осмыслить свое, и не только свое, прошлое, можно по праву рассматривать как. серьезный человеческий документ, как исповедь и портрет целого поколения деятелей итальянской культуры.

Кальвино все время говорит «мы», хотя и подчеркивает, что никакой неореалистической школы не было. Он вспоминает о себе и о своих товарищах: они были так молоды, что «едва успели стать партизанами». Будущие писатели варились в той же гуще событий, что и их будущие читатели, у них был общий жизненный и боевой опыт.