Карл с негодованием взирал на все сии происки изгнать его из султанских владений и решился ни в коем случае никуда не уезжать.
Он мог бы возвратиться через немецкие земли или же плыть по Черному и Средиземному морям в Марсель, однако предпочитал ни о чем не просить и ждать развития событий.
Когда прибыли двенадцать сотен кошельков, королевский казначей господин Гротгусен, который за время сего долгого пребывания выучился турецкому языку, отправился к паше без толмача в намерении выманить у него сии деньги, а затем завязать какую-нибудь новую интригу при Порте, лелея все ту же несбыточную надежду, что шведская партия подвигнет наконец Оттоманскую Империю выступить противу царя.
Господин Гротгусен сказал паше, что королевские экипажи не могут быть приведены в исправность без денег, на что паша возразил ему: «Но ведь мы берем на себя все дорожные расходы. Пока повелитель ваш находится под покровительством моего повелителя, он не нуждается ни в каких тратах».
Казначей ответствовал ему на сие, будто «между экипажами турецкими и франкскими разница столь велика, что надобно прибегать к помощи шведских и польских мастеров, находящихся в Варнице».
Он заверил его, что король уже готов к отъезду, каковой будет только весьма облегчен и ускорен при помощи сих денег, и доверчивый паша отдал ему все двенадцать сотен кошельков. Через несколько дней он явился почтительнейше просить приказаний короля касательно предстоящего отъезда.
Сколь же велико было его удивление, когда Карл объявил, что еще не готов ехать и ему надобно еще тысячу кошельков. Пораженный словно громом паша на какое-то время потерял дар речи. Со слезами на глазах он отошел к окну и после недолгого молчания обратился к королю с такими словами: «За свою услужливость твоему величеству я поплачусь головой, ведь я отдал двенадцать сотен кошельков вопреки нарочитому повелению моего господина». Сказав это, он повернулся и пошел прочь.
Карл велел ему остаться и уверял, что сам оправдает его перед султаном. «Ах! — возразил турок. — Мой государь никогда не прощает, он только наказывает!»
Измаил-паша отправился сообщить сию новость татарскому хану, у которого был точно такой же приказ не отдавать двенадцать сотен кошельков до отъезда короля, но, несмотря на это, он тоже согласился передать деньги и теперь трепетал при одной только мысли о гневе султана. Оба написали в Порту оправдательные письма, где заверяли, что отдали сии кошельки, поверив твердым обещаниям королевского министра о безотлагательном отъезде, и умоляли не приписывать сие их нерадивости.
Карл же был убежден, что хан и паша хотят предать его в руки врагов, и велел господину Функу, бывшему тогда его посланником при султане, пожаловаться на них и просить еще тысячу кошельков. По чрезмерной своей щедрости и пренебрежению к деньгам он не понимал всю унизительность сей просьбы, ведь ему нужно было получить отказ, а вместе с тем и новый предлог для того, чтобы никуда не ехать. Его переводчик, человек ловкий и предприимчивый, отвез это письмо в Адрианополь, несмотря на строгость, с коей великий визирь охранял все дороги.
После того как Функ исполнил опасное сие поручение, вместо ответа его посадили в тюрьму. Возмущенный султан собрал свой Диван и самолично выступил с речью, что случается лишь в самых крайних случаях. Вот каким было ее содержание согласно сделанному сразу же переводу:
«Я никогда ничего не знал о шведском короле до полтавского разгрома и до того, как он попросил у меня убежища в пределах моей Империи. Полагаю, мне не было до него никакого дела, ни тем паче никаких причин для любви к нему или боязни. Тем не менее, сообразуясь лишь с гостеприимством мусульманина и своей щедростию, каковая орошает милостью и великих, и малых, и чужеземцев, и собственных подданных, я принял его и сверх того содержал еще всех его министров, офицеров и солдат, и вот уже три с половиною года, как не иссякают дары мои.