История казни

— Да почему я? Почему я? Мне не нужны каменья ваши, хлебы; я живу не для хлебов! Я, может, хочу уехать и жить подальше от вашей всякой там победы! Мне нужна жизнь! Жизнь! Да! Да! Именно. Она даётся один раз. А что я буду делать без неё? Если у меня раньше была вера, что я попаду куда-то там, в тёплое местечко. Вы же отняли у меня веру: я теперь свободен, свободен! Но что я буду делать с этой свободой? Что? На хрен она мне! Свобода ваша! Во имя! Да, знаете, поищите дурачков для «во имя революции»! Жить, в том — революция, а не в том, чтобы умереть! Вы знаете это, и не надо дурака валять. Я и подчинялся вам, чтобы жить, а не чтобы сдохнуть! Ради! А вы — мне. Да плевать мне на всё, если нету жизни! Революция делается ради тех, кто жил плохо, а станет — хорошо. Я положу свой хрен на это дело!

— Для чего, чего? — спросил Лузин с внимательным высокомерием и с сатанинской, вспухшей улыбочкой на изуродованном гримасой брезгливости лице; страдания выразились на нём такой явью, что казалось, он не сдержится и сам, выхватив наган, застрелится.

— А для того, где место у корыта получше! — взвизгнул от злости Грибов и отступил назад, выставив перед собою наган. — А для того! Что, не так? — Он всё ещё боялся вещи называть своими именами, говорил намёками, в полсмысла, но голос, судя по всему, набирал силу. Он с ненавистью уставился на начальника своими слезящимися глазками, изредка взглядывая на оружие, пока ещё не решив, что делать, но уже понимая, что отступать некуда, поскольку впереди одно — конец. Грибов затравленно озирался, как бы выискивая пути к спасению.

— Именем революции я приговариваю тебя к смерти! — воскликнул Лузин страшным голосом. — Положь наган! Именем революции и её вождей!

— Меня? За что? За что? Скажи? — Грибов вытер тыльной стороной руки глаза, лицо его исказила страшная судорога ужаса, и он, согнувшись в поясе, словно поражённый нестерпимой болью в животе, прикрыл его локтями и выставил наган перед собой, повторяя искривлённым от судорог ртом: — Не возьмёшь! Не возьмёшь! Не возьмёшь! Скорее я тебе размозжу голову, чем в себя пущу пулю! Один конец! Одна смерть! Но я не дамся, сволочь! Тебя купили! Дружки! Этот гад! А вот не хочешь, не хочешь? — рука с наганом его дрожала, и он мог в любой момент выстрелить. — Что ж тебе надо? Я тебе отдам то золото! Отдам, оно мне насрать! Брильянту отдам! Оно мне нассать!

— Именем революции! — воскликнул Лузин. — Положь наган!

— А зачем, чтобы мне пулю в лоб? Я не хочу пулю в лоб, командир, я лучше с тобой поделюсь, посмотрю, как ты запляшешь! Небось, тоже умирать не желаешь! Сволочь! Всё хорошо было, а он вон что крутит. Врёшь! Сам ты контра! Помнишь, как расстреливал людей сам? Никто, думаешь, не знает, что ты ведёшь списочек тех, кого лично расстрелял? Сколь у тебя тыщ там? И меня туда желаешь всунуть как мёртвую душу? Не выйдет! Я тебя сам запишу, чтобы знал! Говно! Скотина! При мне ты одиннадцать рядов положил, а в каждом по двадцать пять человек було! Не помнишь? Ты лично! И записал в книжку, в тот чёрный списочек! Да тебя только за одно это к стенке приставить мало! Чуть не триста невинных! Сам говорил, что рука «рука бойцов колоть устала», а у тебя стрелять в затылок устала. А кто приказал стрелять всех, кто умеет держать оружие, от двенадцати лет и до стариков? Тебе нужна селекция человечества, чтобы оставить из десяти тысяч — одного! Из самых лучших самого лучшего, из самых чистых самого чистого. Как будто не знаешь, что эти самые лучшие и самые чистые — говно. Полное говно. Говно плавает в проруби на поверхности. Хочешь оставить, значит, один революционный ветер и одно говно на земле?! Вот твоя идея! Твоя, говно-командир! Твоя. Кто? Вы сказали, что есть секретная директива! А пытки? Всяк скажет, только допросите хорошенько! Не вы ли? А ворованное золото Колчака — сколь присвоил? Вагон! Воры! Звери! Бандиты вы все! Я вас...

— Я призываю именем революции замолчать! — вскрикнул стоявший до этого с сатанинской улыбкой на лице Лузин и неожиданно расхохотался прямо в лицо выкрикивающему проклятия подчинённому, на что тот на время опешил и с угрозой повёл наганом.

Озабоченный приступом веселья Лузина, Грибов с недоверием и сомнением поглядел на дуло нагана и, убедившись, что тот заряжен, сказал раздельно, как всегда говорил, верша серьёзные свои суды:

— Ты всегда был барином. Всегда! Тварь! Ты — тварь! А не я. Я всегда тебя ненавидел, гадость, чтобы ты сдох! Закрой свой хавельник, а не то прикончу, в два счёта! Говно, интеллигент! Ты много о себе возомнил, забыл всех! Всё забыл! Он меня к расстрелу приговаривает. На вот, не хочешь, чтобы я тебя приговорил? Стань передо мною! Стань, говно! Паскуда! Скотство!

Лузин резко повернулся и почувствовал колеблемый от длинных пол шинели воздух.