История казни

— Неужели ты думаешь, что мне страшно? Мерзляк! Червячок в навозе! — зашипел он. — С кем говоришь?! Такие, как я, это цвет революции, её совесть, чистота и её разум, а ты, червяк, ещё что-то бормочешь! Негодяй! От имени революции приказываю тебе положить наган. Если не подчинишься, я разоружу тебя и перед строем расстреляю лично. Понял? Ты — классовый враг, внутренний враг, самый опасный для революции! Сказанное тобою — ложь! Всё врёшь! Дерьмо, оно и есть дерьмо! Кобыло, — обратился он к Ивану, с интересом наблюдавшему перепалку двух чекистов. — Он всё соврал! Это козявка! Слизь! Падаль! Вонючая!

— Да все то знают! — задохнулся от негодования Грибов и помотал наганом перед лицом Лузина, затем обратился к Ивану. — Свидетель будь! Он тебя как назвал? Крысой! Скотина другая лучше, чем ты, гадина! Хрен собачий вонючий ты!

Лузин, кажется, находился в некотором замешательстве. Он ожидал всего, но только не такой реакции от человека, которого давно уже глубоко презирал как вошь, как последнюю вонючую мокрицу, полагая, что на большее, чем валяться в ногах и просить прощения, Грибов не способен. Но оказалось, что тот ропщет, угрожает, не раскаяние, а злоба руководит его поведением. Самолюбие Лузина было задето; он с отвращением глядел на Грибова. И неприятная, страшная улыбка искусственно дрожала на лице Лузина. Эгоистическая его натура восприняла обвинения с той долей высокомерия, которая всегда задевает самую чувствительную человеческую суть — возможность достойно выглядеть в глазах постороннего. Лузин лишний раз убедился в ничтожестве человека, его чудовищно отвратительной сути, способного с такой ненавистью, перед лицом смерти, бросать обвинения. Недоумение отразилось на его сухом, рябом, сморщенном, словно от великих мук, лице:

— Как ты попал в чекисты? Орден получил, тварь! Как?

— А ты четыре получил! Мало? Что ж, для тебя маловато, у тебя делишки покрупнее, чем мои, гадина! Никто тебя не любил, Лузин. Никто! Будь ты проклят! Я тебя убью, гадина, знаю, что погибну! Но уж наплевать! Когда знаешь, что за компанию, так лучше, мерин ты проклятый! На том свете, когда встретимся в аду, так я тебе ещё покажу, что такое я, настоящий! С тебя ещё шкуру спустят, набьют дерьмом твоё чучело, выставят на обозрение, Лузин! Говно! Воняет говном! Полные штанишки уже наложил!

— Молчать! — заорал Лузин с такой силой, что словно в окнах свет качнулся. Грибов отмахнулся вяло рукой и покосился на дверь, боясь, что могут войти и застать его за непотребным делом. Он вдохнул воздуха и, почувствовав лёгкий запашок, знакомый с детства, горькой полыни, растущей у них на Смоленщине, в углу двора, где он прятался от старшего брата Васьки, быстро-быстро заморгал и решительно шагнул, словно набравшись сил, к столу:

— Мы сейчас с тобой, Лузин, сядем в автомобиль и поедем, а уж там посмотрим, чья возьмёт. И я тебя не убью сейчас. Не сейчас.

Лузин дико захохотал, обращаясь к Кобыло, молча сунул руку в карман, и — нервы у Грибова не выдержали. Решив, что начальник полез за оружием, он вскинул наган и нажал на спусковой крючок. Раздался сухой щелчок, но... выстрела не последовало. Кобыло вскочил, опрокидывая табурет, глядя на невозмутимого, с дьявольской улыбкой Лузина, ничего не понимая, готовый бежать из этой страшной комнаты, в которой сошлись два чудовищных, ненавидящих до омерзения друг друга чекиста. Но когда прогремел выстрел, у Ивана перехватило дыхание и заныло сердце с такой силой, что он почувствовал, как ему не хватает воздуха. Он оглянулся. Лузин как-то странно за столом подпрыгивал, хохоча, его очечки взблескивали на солнечном лучике, прокравшемся в комнату. Грибов торопливо повернул бдрабан, крутанул ещё раз, загнал патрон, приблизив к глазам, зыркнул по обойме и подошёл ближе, ни слова не говоря, нервно спустил курок, и опять раздался сухой металлический щелчок. Ужас обуял Грибова. Он, словно заворожённый, не сводя глаз со смеющегося Лузина, снова нажимал, но — каждый раз просто щелчок! Взвёл — нажал — щелчок!..

— Садись! — приказал Лузин суровым голосом, уже без улыбки, положив руки на стол, и в одной из них появился такой же наган, как у Грибова. — Я бы не хотел с тобой расстаться запросто: застрелить и делу конец! Не-ет! Друг мой, червячок егозливый! Не-ет! Ты уж сослужишь мне службочку, мерзавчик поганенький. Из дерьма появился, в дерьмецо вот так и уйдёшь, козявочка ты паршивая!

Ужас изобразился на лице Грибова, и он заметался в тисках своего крошечного мозга. Он истерично нажимал на «собачку», но снова и снова — осечка. Он заглянул в ствол.

— Всё, гад, предусмотрел! — воскликнул он и бросился на Лузина, но как-то обречённо, нерасчётливо, лишь бы броситься. — Стреляй, гад!

— Не то маленько делаешь, не то, козявочка! — шёпотом восклицал Лузин, наслаждаясь происходящим. — Встань передо мной! Сволочуга! Я посмотрю тебе в глаза! Встань, стерва! А не то мои нервы не выдержат, и я тебе мозги размозжу напрочь! Встань! «До чего же зелен нынче виноград». Встань!