История казни

Перебирая в памяти свои прежние переживания, вздыхая о милых добрых лицах знакомых прелестных людей, она почувствовала на глазах слёзы и, бросившись на землю, заплакала. Неразрешимые вопросы стояли перед нею. Как их разрешить? Её не пугала неизвестность, хотя, признаться, и страшновато становилось при мыслях о беззащитности перед страшными призраками революции, которые метались из конца в конец огромной страны. Вот и недавнее убийство Петра Петровича, стрельба, недавние бои вблизи села — то все свидетельства безумия тех призраков, о которых говорил отец. Порою она ожесточалась, и тогда ей казалось, что никого на свете она не страшится. То было лишь однажды — в тот день, в плену, когда к ней в каморку вошёл тот пьяный комиссар Манжола и содрал с неё платье. Тогда она по-настоящему почувствовала: смерть стоит за порогом. Стоит открыть дверь, и смерть войдёт.

В мучительных раздумьях после того кошмара Дарья дала себе слово отомстить всем и вся; она не могла долгое время видеть мужчин, не могла спокойно терпеть их присутствие, в каждом виделся тот, чёрный телом, с длинными руками комиссар Манжола; в каждом сквозь его лицо проглядывал мерзавец, который надругался над ней. Нет, она никогда не жалела о своём поступке, то был единственный, правильный, точный выстрел.

Она принялась полоть; солнце стояло ещё высоко; над огородами плыло дрожавшее марево испарений. Зависшее над головою солнце предвещало душный вечер, и она в который раз вспомнила дачную Ахтырку, длинную аллею из вековых лип, бросавших приятно прохладную тень на скамейку, где играла с сёстрами. Вспомнила высокие дубы, сосны на живописных взгорках, родники и роднички, речку Бореньку, в которой они с братом барахтались, и вот теперь — неимоверная жара, полное одиночество, чужой ребёнок и старая старушка, для которой воспоминания о муже являются единственным источником для поддержки своего существования. Это её жизнь?

Дарья понимала: так продолжаться при её деятельной натуре больше не может, ибо какое значение имеет в таком случае жизнь, если в итоге — ноль? Ей было странно видеть: с утра и до вечера бабы пололи огороды, поливали капусту, кормили кур, индюков, гусей, доили коров. Ей всегда казалось, что жизнь состоит из несколько иных составляющих, чем ежедневно повторяющаяся нынче карусель.

Она с любопытством наблюдала, как молодая красивая и сильная бабёнка Мясоедова кормила детей, бегала доить корову в луга, носила в поле мужу завязанную в белом платочке еду, и Дарья засомневалась: может быть, жизнь дана для того, чтобы просто жить, приносить родному человеку маленькое счастье? Но Дарье необходимо было ещё что-то, вот только не могла понять: что именно? Что же главное?..

IX

Лето перевалило зенит, пройдясь по полям и лесам грозовыми, обвальными белыми дождями, с оглушающим водопадом, страшным грохотом и обязательной суматохой в таких случаях по поводу протекания крыш, гибели цыплят, жуткого ощущения от несущейся потоком по улице вместе с грязью чернозёма целой реки. Надо сказать, улица села на самом деле представляла собой нечто вроде ложбинки и при сильных дождях наполнялась водою, превращаясь в бурную мутную реку, в которой погибло немало кур, индюшат и других птиц, не имеющих отношения к плавающей птице.

Во время ливня Дарья с ребёнком на руках сидела на пороге открытой двери, смотрела на белую стену дождя, а малец в это время сосал грудь и что-то гугукал, улыбаясь сам себе. Настасья Ивановна ворчала, что Дарья застудит Петюнечку, упрашивала закрыть дверь, до смерти боясь грома, молнии, потоков воды.

— Вот так сидел и мой Петюнечка на крылечке, а гром-то как ахнет, ажно дом Козыревых загорелся, — рассказывала каждый раз одно и то же старушка Дарье, пугая её страшными историями из своей жизни.

— Настасья Ивановна, рассказывали уже.

— Дарьюшечка, не помню, ей-богу, не помню, что говорю. Прости меня, Господи, ум за разум зашёл. Ты уж прости старуху беспамятливую, моя милочка, уж не брани. Что-то к нам Иван Кобыло не забегает? Уехал, что ли?

— Да нет, в огороде копается. Поздоровается издали, как-то очень важно, он, видимо, думает о себе слишком высоко. — Дарья говорила тихо, но в её голосе проскакивала резкость, вызванная раздражением, которое испытывала она к соседу.

Вечером пришли Надежда Мясоедова и Мария Безматерная, посудачили, поговорили о видах на урожай. Они словно приглядывались к молодой женщине, но и виду не подавали, что интересуются её прежней жизнью. То была типично сибирская манера, свойственная русским людям: если будет необходимость в том, человек сам расскажет. Говорили скупо. Они сидели рядом с Дарьей; она как будто знала их давно, слушала молча, поддакивала, поддерживала открытым лицом, нежным загорающимся взглядом.