История Консульства и Империи. Книга I. Консульство

Наступила осень 1802 года, стояла погода прекрасная: природа как будто хотела наделить этот счастливый год еще одной весной. Первому консулу вздумалось съездить посмотреть одну провинцию, о которой до него доходили самые противоречивые отзывы, а именно Нормандию. Тогда эта прекрасная страна обладала множеством богатых мануфактур, стоящих среди обильных и обработанных полей. Участвуя в пробуждении всей Франции, она представляла собой самую воодушевляющую картину. Однако некоторые лица, особенно консул Лебрен, старались уверить Первого консула в том, что население провинции принадлежит к партии роялистов. Мнение могло казаться справедливым, судя по тому, с какой силой нормандцы восставали против крайностей революции.

Первый консул пожелал съездить туда, поглядеть собственными глазами и попробовать обыкновенное воздействие своего присутствия на жителей. Госпожа Бонапарт поехала с ним.

Поездка Первого консула продолжалась две недели. Он проехал через Руан, Эльбеф, Гавр, Дьепп, Жизор, посещал фермы и мануфактуры, все осматривал сам, без охраны появлялся перед людьми, сбегавшимися поглядеть на него. По дороге беспрестанно встречало его сельское духовенство со святой водой, мэры с ключами от своих городов, произнося речи, какими некогда приветствовали королей и королев Франции. Наполеон был в восторге от такого приема, особенно же от расцветавшего благоденствия, которое видел повсюду. Город Эльбеф восхитил его своими размерами. Гавр необыкновенно поразил его воображение: он угадал великое торговое будущее этой гавани. «Везде я нахожу отличное расположение умов, — писал он Камбасересу. — Нормандия совсем не такая, как описывал ее Лебрен. Она искренне привязана к правительству. Тут видно единодушие чувств, которое придало столько прелести событиям 1789 года».

Замечание Первого консула было справедливо. Нормандия как нельзя лучше выражала чувства Франции. Ее население было похоже на то честное и прямодушное население 1789 года, которое сначала пламенно поклонялось революции, потом устрашилось ее крайностей, а теперь восхищалось, видя возвращение правосудия, равенства, славы, хотя и без той свободы, о которой, впрочем, оно уже и не думало.

Во второй половине ноября 1802 года Первый консул возвратился в Сен-Клу.

Вообразив себе завистника, ставшего свидетелем успехов опасного соперника, мы получим довольно верное представление о чувствах, какие питала Англия при виде увеличивающегося благоденствия Франции. А между тем, казалось бы, могущественная и славная английская нация могла собственным величием утешиться при виде чужого величия! Но ею овладела странная зависть. Пока успехи генерала Бонапарта служили доводом в критике действий Питта, Англия рукоплескала неприятельскому генералу. Но как только эти успехи сделались успехами самой Франции, как только Франция возвеличилась в период мира так же, как и на войне, явная злоба овладела английскими сердцами, и злоба эта не скрывалась, как обыкновенно не скрываются чувства у народа пылкого, гордого и вольного.

24 Консульство

Сословия, меньше других получившие выгод от мира, выступали все громче. Высшая торговая знать при виде морей, занятых судами соперников, при виде снижения финансовых выгод открыто сожалела о прекращении войны и больше самой аристократии была недовольна миром.

Аристократия, обыкновенно столь гордая и настроенная самым патриотичным образом, оказалась в этом случае нс прочь отойти от призывов торгового класса и выразить свои возвышенные и благородные виды. Она несколько охладела к Питту, с тех пор как он сделался любимцем торгового сословия, и усердно собиралась вокруг принца Уэльского, служившего образцом аристократических привычек и вольностей, а в особенности — вокруг Фокса, который прельщал ее благородством мнений и неподражаемым красноречием.

Но торговое сословие, всемогущее в Лондоне и в приморских городах, имея своими рупорами Уиндхема, Грен-виля и Дандаса, заглушало голос остальной нации и воодушевляло английские газеты.

К несчастью, правительство Аддингтона было лишено всякой твердости и поддавалось напору начинавшейся бури. Из слабости оно совершало решительно недобросовестные дела: все еще держало на жалованье Жоржа Ка-дудаля, отдавало в его распоряжение значительные суммы на содержание убийц, шайка которых беспрестанно перемещалась из Портсмута на Джерси, а с Джерси на британский берег. По-прежнему терпело оно присутствие в Лондоне памфлетиста Пельтье, несмотря на законный способ, каким можно было легко его выдворить (закон об иммиграции, аИеп-ЬИ1). Обращаясь с изгнанными принцами с весьма естественным уважением, английский кабинет не ограничивался одним уважением, а приглашал их, к примеру, на смотры войск, куда они являлись в костюмах с регалиями старинной монархии. Повторяем, правительство Аддингтона поступало так по слабости, потому что честность лорда Аддингтона, независимо от влияния партий, не допустила бы таких поступков.