История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

Несмотря на сдержанность выражений, Наполеон в глубине души ожесточился в отношении Австрии. Склонность обольщаться заставляла его верить, что он добьется от Австрии чего угодно, если хорошо ей заплатит, и теперь он был глубоко раздосадован тем, что она полностью обманула его расчеты. Переданные условия, которые не должны были показаться новыми, были ему отвратительны. В душе Наполеон отказался от Великого герцогства Варшавского. Но увеличить Россию за счет бесповоротно потерянной Польши на следующий день после войны, предпринятой ради унижения России и восстановления Польши, стерпеть и даже вознаградить измену Пруссии, отказаться от протектората над Рейнским союзом и от ганзейских городов — всё это не ослабляло его подлинного могущества, но жестоко задевало гордость. Только гордость, непримиримая гордость вынудила Наполеона отвергнуть условия Австрии. Он не может, говорил он, позволить унизить себя, называя унижением невозможность осуществить мечты необузданного честолюбия, даже когда ни в чем не затрагивалось его подлинное могущество. Увы! В невозможности уступить, даже когда это правильно и необходимо, и заключается наказание гордеца. Он прикован к безрассудным притязаниям, как Прометей к скале!

Понимание намерений Австрии вызвало в Наполеоне глубокое раздражение против этой державы. Он воспринял их как двойную измену альянсу и родственным узам и подумал, как нередко думал и прежде, что Австрия полна притворства, уловок и эгоизма и нужно пытаться договориться не с ней, а с другими, и если уж уступать, то уступать России и Англии, но не Австрии и Пруссии.

Как бы то ни было, Наполеон внезапно вернулся к политике, предложенной на совете в Тюильри в январе, поддержанной Коленкуром, Талейраном и Камбасересом и состоявшей в том, чтобы пренебрегать Австрией, стараясь при этом избегать с ней столкновений, и пытаться договариваться непосредственно с Россией. Эта политика, не допускавшая чрезмерного вмешательства Австрии в текущие события и мешавшая ей облечься ролью, которую впоследствии она употребит во вред Франции, имела, однако, одно практическое неудобство: трудность договориться с императором Александром. Эта трудность, великая уже в январе, только возросла в результате последних военных событий и надежд Александра сделаться освободителем Европы и первым из правящих монархов. Правда, Лютценское сражение и новая победа, которой позволительно было ожидать, могли рассеять иллюзии Александра и облегчить возможность договориться с ним. Наполеон надеялся на это со всей силой надежды, присущей могучим душам, которая обращается у них в силу действия, и отдал соответствующие распоряжения.

Он решил неустанно продолжать кампанию, как можно скорее нанести союзникам решающий удар, воспользоваться им для заключения мира, но договариваться о мире не с германскими державами, а с Россией и даже с Англией, предложив ей Испанию, которая стала ему отвратительна, или хотя бы ее часть. Он полагал, что можно будет договориться, если он уступит России Польшу (или ее часть), а Бурбонам Испанию (или ее часть), и ему не придется терпеть ига Пруссии, которая, по его мнению, открыто предала его, и Австрии, предававшей его тайно. Если же война не приведет в ближайшее время к решающему результату и переговорам, он продержится в таком положении до тех пор, пока не завершится вторая серия вооружений и он не получит в свое распоряжение еще двести тысяч солдат, что позволит ему отбросить с Австрией притворство и даже принять ее в число врагов. И тогда, встав в Дрездене на Эльбе у подножия Богемских гор, как некогда в Вероне на Эче у подножия Альп, он предпримет против всей Европы новую Итальянскую кампанию, в которой император Наполеон, столь же молодой душой, как генерал Бонапарт, но ставший более зрелым благодаря беспримерному опыту, повторит чудеса своей молодости и завершит их блистательным триумфом!