История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

Не теряя ни минуты, Наполеон выдвинул легкую конницу на Бар-ле-Дюк, дабы она завладела мостами в Сен-Мийеле на Маасе и в Понт-а-Муссон на Мозеле, и вновь отправил всем гарнизонам приказ присоединиться к нему. Он намеревался избавить их от половины пути, двигаясь еще день или два им навстречу, и таким образом увеличивать свои силы с каждым часом. Без маршалов Мортье и Мармона и за вычетом потерь при Арси и оставленных для охраны мостов через Сену войск Наполеон располагал приблизительно 55 тысячами человек. Вместе с маршалами он должен был получить 70 тысяч, со сборным пунктом в Сезанне — 80 тысяч и постепенно, если удастся присоединить гарнизоны, довести свои силы до 100 и более тысяч человек. Поэтому Наполеон не терял надежды на успех искусных маневров и 23 марта, в письме военному министру, дышавшем невозмутимым хладнокровием, разъяснил ему свои действия.

Он написал, почему не захотел атаковать Витри, рассказал о плане приближения к Мецу и присоединения значительных подкреплений из крепостей и выразил уверенность в том, что глубоко встревожит неприятеля, когда встанет на его коммуникации. Он заверил министра в унынии большинства союзников, так и не добившихся серьезных преимуществ над французскими войсками, совсем недавно понесших огромные потери при Арси-сюр-Обе и почти жалевших о том, что выдвинулись столь далеко. Он указал на возможность прибегнуть к конскрипции 1815 года, ибо шампанские и лотарингские крестьяне возмущались и необходимо было срочно использовать этот ресурс. Он подчеркнул, как важно Мармону и Мортье, отошедшим на Шато-Тьерри, передвинуться вперед и присоединиться к армии, и выразил уверенность в том, что, несмотря на всю тревожность положения, вскоре вызволит Францию из грозного

кризиса. При чтении этого письма, ставшего последним письмом Наполеона военному министру, никто не заподозрил бы, что Император Французов стоит на пороге величайшей катастрофы.

В эту минуту прибыл в штаб-квартиру Коленкур, покинувший Шатийонский конгресс. Как мы знаем, этот достойный слуга государя и страны выдвинул контрпроект, подчинившись неоднократным требованиям полномочных представителей, и попытался, не удаляясь от инструкций Наполеона, зачитать его союзникам. Выслушав в ледяном молчании чтение французского контрпроекта, представители держав зачитали 18 марта торжественную ноту, в которой объявили, что заседания окончательно прерываются, поскольку Франция в точности воспроизвела условия, уже признанные Европой неприемлемыми, и теперь война будет продолжаться до победы, пока Франция безоговорочно не примет предварительные условия от 17 февраля. Коленкур расстался с полномочными представителями на следующий же день, 19 марта, а 20-го все миссии отбыли из Шатийона в штаб-квартиры воюющих армий.

Коленкур не без труда добрался до Наполеона в Сен-Дизье. Возвращение французской миссии произвело на армию тяжелое впечатление, ибо отнимало всякую надежду на переговоры, оставляя лишь уверенность в смертельном поединке с коалицией. А ведь если сражения при Монмирае, Шампобере и Монтро воодушевили людей, то сражения при Краоне, Лаоне и Арси-сюр-Обе быстро охладили их, и опасный маневр вдали от Парижа, маневр, достоинства которого были способны оценить немногие, удивлял и тревожил и без того поколебленных французов. Все задавались вопросом, позволят ли себе 200 тысяч почти победивших солдат союзников отвлечься от Парижа, великой добычи, которая была у них уже под рукой, ради того чтобы последовать за горсткой солдат, отважившихся зайти им в тыл. Все сомневались, и сомнение в столь опасных обстоятельствах перерастало в мучительную тревогу, ибо если неприятель не последует за ними, то через несколько дней окажется в Париже. Это чувство было всеобщим. Его сдерживали в присутствии

Наполеона, но оно вспыхивало в самых отчаянных речах в других местах. С минуты на минуту ожидали ужасной развязки. И развязка приближалась, роковой час, увы, пробил.

Военные комбинации Наполеона были, безусловно, глубоки, но если и могло силой его гения восстановиться военное положение, то восстановить его политическое положение было уже невозможно. Париж, исполненный ужаса и ненависти к режиму славному, но кровавому, упорядоченному, но деспотическому, при первом соприкосновении с неприятелем, который представлялся освободителем, мог выскользнуть из рук Наполеона и сделаться театром революции. Достаточно было союзникам догадаться об этой печальной истине, чтобы они задумали, отбросив соображения осторожности, предпринять в Париже не военную, а политическую операцию, и тогда планы Наполеона были бы расстроены, а его трон, который он уже восстанавливал в течение месяца два или три раза, окончательно пал. Мы увидим, как близки были союзники к разгадке страшной правды, в которой и состояла вся наша слабость.