История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

Шварценберг не понял смысла движения французской армии на Арси, и следует признать, что понять его, не будучи посвященным в его тайну, было трудно. Поначалу князь самым естественным образом предположил, что Наполеон собирается дать ему сражение, и решился принять его в Арси-сюр-Обе, как Блюхер принял сражения в Краоне и Лаоне. Предвидя многодневную кровопролитную борьбу, он вовсе не посчитал ее оконченной вечером 21-го, а 22 марта, увидев Наполеона удалявшимся, он пытался разгадать его планы, перешел вслед за ним через Об и занял позицию между Рамрюптом и Дампьером. Там он и стал ждать новых атак противника, не переставая опасаться какого-нибудь необычайного маневра.

Но Наполеон, как мы знаем, и не думал его атаковать и в самом деле готовил необычайный маневр, передвигаясь с Оба на Марну в направлении Меца. На следующий день, когда Наполеон остановился в Сен-Дизье, чтобы корпуса, формировавшие его хвост, успели присоединиться к нему через брод Фриньикура, легкая конница

Шварценберга, следовавшая за ними по пятам, догадалась, что французская армия направляется на Витри. Намерение Наполеона теперь не оставляло сомнений: он хотел, очевидно, маневрировать на коммуникациях союзников. Что следовало предпринять в столь неожиданно возникшей ситуации? Двигаться за Наполеоном к Лотарингии или соединиться с Блюхером, находившимся неподалеку, и двигаться на Париж во главе двухсот тысяч человек? Вопрос был важным, важнейшим из всех, которые приходилось решать главам империй и полководцам.

С военной точки зрения, в самом узком смысле этого слова, не следовало сдавать свои коммуникации, напротив, следовало следить за ними с еще большей тщательностью, имея дело с самым грозным и дерзким противником. И поскольку он им в эту минуту угрожал, нужно было двигаться вместе с Блюхером за ним следом и покончить с ним, прежде чем идти на Париж и пожинать плоды победы в войне. Движение же на Париж, несомненно, давало некоторые преимущества, в частности, могло сократить сроки борьбы. Однако в случае остановки перед столицей на несколько дней, перед лицом не только военного, но и гражданского сопротивления, имелся риск подвергнуться с тыла атаке Наполеона, вернувшегося со стотысячной армией, и оказаться в гибельном положении.

Эти доводы были весомы и даже стали бы решающими, если бы положение было обычным и оставался риск встретить перед Парижем мощное сопротивление. Но положение было таково, что подобное сопротивление оказывалось крайне сомнительным. Хотя из города получили только одно сообщение, которое доставил Витроль и истинность которого до сих пор не подтвердилась, и напротив, в захваченных провинциях крестьяне начинали браться за оружие, можно было распознать, что если Витроль и преувеличивал, живописуя пламенное желание Франции вернуть Бурбонов, он был тем не менее прав, когда утверждал, что она более не хочет войны, конскрипций, императорских префектов и, как только ей доставят случай проявить подлинные чувства, выступит против правительства, которое довело войну до Москвы, а теперь привело ее к воротам Парижа.

Шварценберг, видя путь на Париж открытым, впервые склонялся к тому, чтобы двигаться на столицу Франции, хотя многие образованные офицеры продолжали противопоставлять такому дерзкому движению авторитет правил, которые рекомендовали заботиться о коммуникациях и не упускать цели вследствие излишнего нетерпения ее достичь. Однако днем случилось событие, крайне благоприятствовавшее самому смелому мнению. Конница Вин-цингероде, формировавшая авангард Блюхера, встретилась у Марны с конницей графа Палена, принадлежавшей Шварценбергу. Войска приветствовали друг друга и обрадовались соединению, которому, впрочем, следовало произойти раньше, ибо было странно, что после сражения при Лаоне Блюхер не последовал за Наполеоном или маршалами и 23-го всё еще блуждал между Эной и Марной. Но Блюхер действовал как генералы, больше обладающие решительностью характера, нежели умом. Он попытался взять Реймс, а затем Суассон, долго ждал отставших из корпуса Бюлова, наконец, решился потеснить Мортье и Мармона и вышел к Марне через Шалон. Как бы то ни было, он появился во главе 100 тысяч человек, и теперь для движения на Париж союзники располагали 200 тысячами солдат. Подобная сила снимала многие возражения, основанные на узко понимаемых военных правилах.