Весной, при ярком солнечном свете нищенство одежд становилось заметнее: зимой как-то сходило, не выпирали детали убогой экипировки граждан советской России. Но все это было бы не так страшно и преодолимо, если бы не начавшийся в 20-х годах ряд событий внутренней политической жизни, который свидетельствовал о репрессивном характере нового строя, что повлекло за собой новую волну эмиграции из страны. Одним из таких событий стало знаменитое «дело Таганцева». Утром 24 августа 1922 года на углах петроградских улиц люди увидели вывешенное объявление о том, что все расстреляны. И Ухтомский, и Гумилев, и Лазаревский, и, конечно, Таганцев — шестьдесят два человека. «Тот август не только „как желтое пламя, как дым“, тот август — рубеж…Все, что было после (еще несколько лет), было только продолжением этого августа: отъезд Белого и Ремизова за границу, отъезд Горького, массовая высылка интеллигенции летом 1922 года, начало плановых репрессий, уничтожение двух поколений…»
Эта посылка была настоящим событием. На саночках, вместе с отцом мы привезли ее из таможни, открыли, вернее — вспороли тяжелый зашитый в рогожу пакет. На рояле разложили: шерстяное платье, свитер, две пары туфель, дюжину чулок, кусок сала, мыло, десять плиток шоколаду, сахар, кофе и шесть банок сладкого сгущенного молока. Я тут же как была, в шубе и теплом платке, взяла молоток и гвоздь, пробила в одной из банок две дыры и, не отрываясь, выпила одним махом густую сладкую жидкость. До дна.
Русская эмиграция и мода 20-х годов
В 20-е годы Париж был переполнен молодыми русскими аристократками — эмигрантками, пытавшимися заработать на хлеб насущный: многие из них выбрали карьеру манекенщиц. У них были большой талант и грация, полученная благодаря хорошему воспитанию.
Картина того времени будет неполной, если мы не скажем о таком явлении, как эмиграция из России в 20-х годах. Уезжала интеллигенция. С мая 1922 года началась выдача в Москве заграничных паспортов. Возможность выезда из страны — одно из гуманных последствий общей политики нэпа. Часть людей уезжала насовсем по собственному желанию, но оформляя выезд как временный под разными предлогами: «для поправления здоровья», «для пополнения образования» и т. п. Часть была выслана: Бердяев, Евреинов, профессора… Ехали в Париж, Берлин, Прагу, Белград, Харбин… Вслед за теми, кто уехал в первые годы революции, вслед за аристократией, вслед за остатками Белой армии.
Жизнь в изгнании требовала немалых сил и стойкости духа. Найти работу, обрести хоть какие-то права, сохранить свое человеческое достоинство, не сойти с ума, наконец. Здесь возникает новый, но отличный от советского, с его ослаблением семейных ценностей, тип гендерного контракта: контракт жесткой взаимной зависимости членов семьи (жен и мужей) друг от друга. «Быть вместе и уцелеть» или «уцелеть и быть вместе» — таков главный лейтмотив. Он укреплял семью, спаивал ее воедино на основе общей эмигрантской доли.
Мужчины шли рабочими на автомобильные заводы Рено, швейцарами в рестораны, таксистами, продавцами книг и электроприборов, на непрестижную работу. Женщины тоже старались работать, но им было труднее. Многих спасал ручной труд — вышивание и шитье. Брали работу на дом за мизерные деньги. Портнихами, вышивальщицами, шляпницами становились русские женщины, жены белых офицеров, бывшие дамы петербургского общества, бывшие медсестры Добровольческой армии или просто офицерские дочки — «белоручки и скромницы». В эмиграции особенно проявился характер русских женщин, которые во многих случаях вынуждены были взять на себя ответственность за семью и принимать решения относительно ее дальнейшего существования, интеграции в чужую культурную и социальную среду, обеспечения будущего детей. Этот нелегкий опыт был очень важен с гендерной точки зрения, так как сформировал сильные женские характеры.
У русских аристократок, обладавших яркой красивой внешностью, был шанс попасть на работу в парижские дома моды в качестве демонстраторов одежды — манекенов, чем многие из них и воспользовались.