Наконец принято считать традиционализм Карамзина и идеи его, имеющие много общего с идеями Савиньи, за основание для того, чтобы никоим образом не причислять его к либералам. Я же, напротив, считаю, что традиционализм Карамзина способствовал развитию либерализма в России. Значение Карамзина в этом смысле состоит в том, что он, как я уже упоминал, призывал абсолютную монархию к принятию программы либерализма, во всяком случае, в той мере, в какой программа эта предусматривает не политическую, а гражданскую свободу; он также призывал монархию решительно проводить в жизнь именно эту либеральную программу. Он придерживался того мнения, что осуществление принципов либерализма не является нарушением исторической традиции, традиционного исторически обоснованного процесса развития России, что оно не связано с разрушением исторически и традиционно существующих государственных порядков; и сам Карамзин в очень значительной мере способствовал распространению таких убеждений. Таким образом, он указал тот путь, на котором историческая верховная власть, то есть монарх, может работать рука об руку со сторонниками либеральных идей и даже с представителями критически настроенных оппозиционных кругов для того, чтобы обосновать и укрепить в России либеральный строй. Все это значит, что Карамзин указал тот единственный путь, на котором в то время могли осуществляться либеральные идеи.
Как я уже пытался объяснить во вступлении, к сути подлинного либерализма принадлежит уважение к существующему, прежде всего к существующим субъективным правам. Уважение это допускает только эволюционное преобразование существующего в смысле большей свободы, большей гуманности, большей терпимости. Рационалистическое планирование, абстрактные структуры и логически выведенные из чисто теоретических принципов институты противоречат сути либерализма. Высказываться за проведение в жизнь либеральных реформ в рамках существующего государственного порядка и прилагать усилия к тому, чтобы либеральные принципы применялись в пределах исторически данной государственной формы, означает стать на подлинный путь либерализма, полностью соответствующий его принципиальной сущности. В случае Карамзина может быть правильнее сказать — не «встать на этот путь», но во всяком случае «указать» его.
Если же этот путь принят не будет, то легко может случиться, что будут совершаться попытки провести в жизнь либерализм как абстрактную рационалистическую программу, как ряд принципов, абстрактным образом выведенных из теоретической концепции. На таком уровне рационалистического планирования либерализм не может оказаться конкурентоспособным по отношению к социалистическим теориям, к внутренней сущности которых и принадлежит такое планирование. Я бы хотел тут указать, что именно это произошло в России позже, а именно в конце XIX века, когда широкие круги сторонников либерализма отказались от исторического традиционализма и примкнули к политическому радикализму, то есть к программе проведения в жизнь отдельных требований либерализма, но игнорируя при этом полностью данную историческую среду, в которой эти требования надо было воплощать, и игнорируя естественный и практически необходимый порядок при осуществлении таких требований только в силу того, что сами требования теоретически представлялись правильными. При этом они требовали осуществления этих требований немедленно и в полной мере. И тогда очень скоро оказалось, что такой политический радикализм не в состоянии противостоять социалистическим и революционным учениям, но для того, чтобы в какой-то мере выдержать соревнование с ними, он вынужден был принять в свою программу требования, полностью противоречащие принципу частной собственности.
В этом кроется подлинное зло антилиберальных законов Александра III. Отказ от проведения в жизнь либеральной программы, которую эти законы означали, на самом деле не был особенно значителен. Скорой отменой этих законов или даже просто неприменением их, или умеренным применением легко было устранить то зло, которое должно было вытекать из их осуществления. Законы эти, однако, представляют собой настоящее зло потому, что у многих сторонников либерализма они разрушили веру в возможность сотрудничества с монархом и с императорским правительством при осуществлении либеральной программы, а тем самым они значительно содействовали торжеству радикализма над настоящим, иными словами, консервативным либерализмом.