История литературы. Поэтика. Кино: Сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой

В переписке Батюшков также идентифицирует себя с переводимыми им предшественниками. Например, 6 сентября 1809 года он пишет Гнедичу: «Я весь италиянец, т. е. перевожу Тасса в прозу» (2,101). Чуть позже, 7 ноября 1811 года, он пишет ему же: «Я тибуллю, это правда, но так, по воспоминаниям, не иначе» (2,187). Спустя два года, 29 декабря 1811 года, тому же адресату он пишет о самом себе: «твой Овидий все еще в своих Томах, завален книгами и снегом». Сообщая о том, что он начал переводить Ариосто, он добавляет: «Прочитай 34-ю песнь Орланда и меня там увидишь» (2, 201). Из Парижа 25 апреля 1814 года Батюшков пишет Дашкову: «.. я, ваш маленький Тибулл или, проще, капитан русской императорской службы» (2, 277). Было отмечено, что развитие неразделенной любви к Анне Фурман в 1815 году сопровождалось усилением интереса к Петрарке, т. е. Батюшков проводит параллель между своими чувствами и страданиями Петрарки по Лауре24. Напомним, что в 1809 году Батюшков, говоря об истинной любви, признается Гнедичу:«… я верю одной вздыхательной, петраркизму, т. е. живущей в душе поэтов, и боле никакой» (2,103). Возвращение на родину и невозможность обрести там счастье неоднократно внушают Батюшкову ассоциации с «Одиссеей» и судьбой Улисса (2,98; 263; 308). Отказавшись в 1811 году служить в канцелярии министра, Батюшков аргументирует свое решение тем, что он «всегда помнил своего Горация и независимость предпочтет всему» (2,186–187). Этот прием отождествления ничего общего не имеет с принятой в неоклассицизме традицией называть русских поэтов по имени иностранного или античного предшественника – «наш Пиндар», «наш Расин», где подобные обозначения служат определением жанра и уровня мастерства. Отличается установка Батюшкова и от распространенной в то время идеи театрализации повседневной жизни, согласно которой индивидуальное бытие проецируется на литературный сюжет25. Здесь речь идет скорее об идентификации – интимной, моральной и психологической, а не просто о следовании литературной модели или программе поведения, хотя и в том и в другом случае высказывается намерение и желание освободиться от инерции быта.

Характерно, что, говоря о переводческой деятельности, Батюшков использует военную риторику, словно входя с переводимым писателем в отношения соперничества. Например, в 1810 году он сообщает Гнедичу: «Посылаю тебе, мой друг, маленькую пьеску, которую взял у Парни, т. е. завоевал» (2,122). Или же два года спустя он так отзывается о своей попытке перевести Ариосто: «Я, напротив того, перевел вчерась листа три из Ариоста, посягнул на него в первый раз моей жизни и – признаюсь тебе – с вожделеннейшими чувствами… его музу» (2, 201; см. также: 2,393). Это более чем шутка. С одной стороны, налицо идентификация переводчика с автором; с другой – отношения между ними строятся по схеме соперничества и даже завоевания26. Как объяснить кажущееся противоречие между этими позициями? В своих воззрениях на перевод Батюшков опирается на весьма конкретные соображения Жана Лерона д’Аламбера. В работе «Наблюдения об искусстве перевода» сотрудник Энциклопедии исходил из того, что перевод прежде всего должен передавать гений писателя, т. е. «характер оригинала», а не просто копировать его язык. Это значит, что должно существовать некоторое внутреннее сходство между поэтом и его переводчиком: «Mais comment se revetir d’un caractere etranger, si on n у est pas dispose par la nature? Les hommes de genie ne devraient done etre traduits que par ceux qui leur ressemblent, et qui se rendent leurs imitateurs, pouvant etre leurs rivaux»27. Переводчик именно потому состязается с поэтом, что он, в сущности, на него похож. Переводя иностранный текст, переводчик возвышает себя до уровня поэта. Перевод – это акт приближения к гению и освоения его. Согласно д’Аламберу, переводчики ошибаются, когда они сознательно ограничивают свою роль копированием: «Le premier joug <…> qu’ils s’imposent eux-memes, c’est de se borner a etre les copistes plutot que les rivaux des auteurs qu ils traduisent. Superstitieusement attaches a leur original, ils se croiraient coupables de sacrilege s’ils l’embellissaient, meme dans les endroits faibles, ils ne se permettent que de lui etre inferieurs, et n’ont pas de peine a reussir»28. От переводчиков, напротив, требуется, чтобы они проявили «мужество» и поставили себя наравне с оригиналом, не стесняясь, при необходимости, даже исправлять его.