История любви

— Ты знаешь, Оливер, он из Йельского университета.

— Кто?

— Ну, этот, Аккерман. Гематолог. Сначала в колледже там учился, потом кончил Медицинскую школу, как ты — Юридическую.

— А-а, — протянул я, понимая, что она хочет хоть как-то облегчить то ужасное, что собиралась сказать.

— Но читать и писать он, по крайней мере, умеет? — спросил я.

— Это еще предстоит выяснить, — улыбнулась миссис Барретт. — Но я знаю, что он умеет говорить. А я и хотела с ним поговорить.

19

Во всяком случае, теперь я не боялся идти домой, где надо «вести себя как обычно». Мы снова всем делились, даже сознанием того, что наши совместные дни сочтены.

Нам надо было многое обсудить — вещи, о которых редко говорят двадцатичетырехлетние супруги.

— Я надеюсь, ты будешь сильным, как настоящий хоккеист, — говорила она.

— Буду, буду, — отвечал я, спрашивая себя, чувствует ли всегда и все понимающая Дженни, что великий хоккеист ужасно испуган.

— Из-за Фила, — продолжала она. — Ему будет тяжелее всех. Ты, в конце концов, останешься веселым вдовцом.

— Я не буду веселым, — перебил я.

— Ты будешь веселым, черт побери. Я хочу, чтобы ты был веселым, О’кей?

— О’кей.

— О’кей.

Это случилось примерно через месяц, сразу после обеда. Дженни по-прежнему готовила сама, она настояла на этом. Правда, я в конце концов убедил ее разрешить мне убирать со стола (хотя она с пеной у рта доказывала мне, что это не «мужская работа»), Я возился с посудой, а Дженни играла Шопена на рояле. Вдруг она остановилась, и я сразу же заглянул в гостиную.

— Ты в порядке, Дженни? — спросил я. Я, конечно, имел в виду — относительно в порядке. Она ответила вопросом на вопрос.

— Ты достаточно богат, чтобы заплатить за такси?

— Конечно! — воскликнул я. — Куда бы ты хотела поехать?

— Ну, скажем, в больницу.

В суматохе поспешных сборов я внезапно понял: вот оно. Сейчас Дженни покинет этот дом и больше никогда не вернется. Она сидела в кресле, а я бросал в сумку какие-то ее вещи. О чем она сейчас думала? В смысле, о нашем доме? Что хотела запомнить?

Ничего. Она сидела неподвижно, устремив взгляд в пустоту.

— Эй, — окликнул я. — Ты хочешь взять с собой что-нибудь особенное?

— А! Что? — Она покачала головой, потом, словно вспомнив, добавила: — Тебя.

* * *

Поймать такси в этот час было нелегко — все спешили в театры, куда-то еще. Швейцар изо всех сил дул в свой свисток и размахивал руками, как сумасшедший хоккейный судья. Дженни стояла, прислонившись ко мне, и я втайне надеялся, что такси не будет и она навсегда останется стоять, прислонившись ко мне. Но такси все же появилось. Водитель — нам повезло — оказался весельчаком. Услышав, что нам надо в госпиталь Маунт-Синай и что за быструю доставку я плачу двойной тариф, он начал свою программу.

— Спокойно, ребята, вы в надежных руках! Мы с аистом занимаемся этим делом уже много лет.

Дженни сидела, прижавшись ко мне. Я целовал ее волосы.

— Это у вас первый? — спросил наш веселый таксист.

Дженни почувствовала, что я вот-вот на него рявкну, и прошептала:

— Не сердись, Оливер. Он ведь хочет как лучше.

— Да, старик, — ответил я ему. — Это у нас первый, и моя жена чувствует себя не очень, так что давай разок-другой проскочим на красный, ладно?

Он домчал нас до больницы быстрее ветра. И действительно сделал все в лучшем виде: выскочил из машины и открыл дверцу Дженни — все как полагается. Уезжая, он пожелал нам счастья и удачи. Дженни поблагодарила.

* * *

Она чуть пошатывалась, и я хотел внести ее в больницу на руках, но она запротестовала: «Через этот порог не надо, подготовишка». Мы вошли в приемный покой, где Дженни пришлось выстрадать нудную процедуру регистрации.

— У вас есть медицинская страховка?

— Нет.

(Кто думал о такой ерунде? Мы были слишком заняты покупкой посуды.)

Конечно, приезд Дженни не был неожиданностью. Его предвидели, и новую пациентку сразу же взял под наблюдение доктор Бернард Аккерман, оказавшийся, как и предсказывала Дженни, славным малым — даром что из Йельского университета.

— Она будет получать лейкоциты и тромбоциты, — сказал он. — Они ей сейчас нужнее всего. В антиметаболитах пока нет необходимости.

— Что все это значит?

— Это лечение, направленное на замедление клеточного распада, — объяснил он. — Но, и Дженни это знает, при этом возможны нежелательные побочные эффекты.

— Послушайте, доктор, — стал втолковывать я, хоть он наверняка все понимал без меня. — Решать будет Дженни. Что она скажет, то и делайте. И сделайте все возможное, чтобы она не страдала.

— Не беспокойтесь, мы обо всем позаботимся.

— Меня не волнует, сколько это будет стоить. — Я, кажется, повысил голос.

— Это может продлиться недели, даже месяцы, — сказал он.

— Да хуй с ними, с деньгами! — резко бросил я. Он был очень терпелив, этот доктор. Я ведь почти кричал на него.

— Я только хотел сказать, — объяснил он, — что сейчас просто невозможно сказать, как долго — или как мало — протянет ваша жена…

— Помните, доктор, — командовал я. — Помните, я хочу, чтобы у нее было все самое лучшее. Отдельная палата. Сиделки. Все, слышите, все! Прошу вас. У меня есть деньги.

20