История мангитской династии

В эти дни погода стояла умеренная. Когда же погода переменилась — наступил холод и пошел сильный снег — эмир выступил из Карши и направился в Бухару. В эту ночь из-за ветра, грозы и бурана дорог не было видно, и многие заблудились в степи и погибли. До первой станции Ходжи-Мубарак тридцать три человека из наших солдат замерзли, сбившись с пути. Привезли [только] их трупы.

Сам этот бедняк вместе с товарищами, боясь за свою жизнь, внимательно осматривали дорогу, чтобы не потерять ее, а добравшись до места назначения, около двух часов подыскивали себе место для остановки. Куда бы мы ни приходили, везде в караван-сараях и дворах стояли сарбазы и говорили: «Это место такого-то десятского, а это — такого-то сотника. Он сейчас прибудет». И никому там не разрешали останавливаться. Некоторые из товарищей вступали с ними в перебранку. Сам я стоял в стороне и молился за эмира, чтобы он стал покорителем мира, пока под утро один продавец лепешек, проявив сострадание к нашему положению, привел нас в один двор за деревней. Мы там остановились. Отдали ему два-три дирхема. И провели эту ночь до утра в доме более тесном, чем могила вазира и чернее, чем счастье эмира.

На утро мы отыскали своих коней под снежными сугробами. Помолившись за эмира, сели верхом. Я спросил у одного из товарищей, который обладал юмором: «Если в день страшного суда у эмира спросят: «Почему сразу же не отправился в Бухару в тот день, когда вышел из Сабза, дабы твои воины спокойно туда добрались, ведь погода была хорошая? Почему именно в то время, когда на землю опустилась длань гнева судьбы, ты вышел и народ наш подверг несчастьям и погибели? Что бы ответил на это эмир?» И товарищ сказал: «Он ответит на это: «Да, так было, но я, прибыв в Карши, назначил Мухаммад Гуляма кушбеги, а его сыну передал зякет со стада, а такого-то сделал казием, а такого-то — раисом. Это задержало мой отъезд в Бухару». Я на это возразил: «Если скажут: о тиран, если бы ты, то дерьмо, которое ел в Карши, съел бы в Бухаре, что изменилось бы?» Товарищ сказал, что эмир бы на это ответил так: «Это я знаю, ты не знаешь». Я продолжал: «А если ему скажут, что раз ты сам настолько глуп, почему в государственных делах ни с кем не советуешься».

«Он не согласится и прогонит нас, говоря, что этот народ сбил меня с пути и лишил разума своими бесконечными приветствиями», — пояснил товарищ.

«Значит, я и ты составляем это общество?» — заметил я. На это товарищ возразил: «Я никак не согласен с этим, потому что мы испытываем свою долю страданий из-за него».

Вообще во время эмира Музаффара имели место ужасные перемены. Благосостояние Бухары [клонилось] к упадку. Большинство обрабатываемых земель опустело из-за недостатка воды, так как вода Бухары оказалась в руках неверных, а бедняки-крестьяне бежали из туманов в русские владения и поселялись на берегах Сыр-Дарьи. И много земель, принадлежавших султану, осталось невозделанными из-за угнетения чиновников — сборщиков налогов.

Однажды в канцелярии казия два человека вели тяжбу относительно воды и земли. Один дехканин требовал от другого сто дирхемов долга. Амин предложил отдать истцу за эти сто дирхемов участок земли, засеянный пшеницей, утверждая, что при хорошем урожае тот получит триста дирхемов. Но он не соглашался: «Я хочу свой долг, а не эту землю. Если я в качестве налога с этой земли отдам урожай даже полностью сборщику ушра и амлакдору, то они не согласятся и подвергнут меня пыткам».

Действительно, чиновники и сборщики налогов требовали десятину и харадж как с вспаханных, так и с незасеянных земель, а крестьянину говорили, что если бы эта земля была засеяна, она дала бы сто манов зерна налога. Ты сам, мол, проявил небрежность — поэтому неси наказание. По этой причине крестьянина бросали в тюрьму и заковывали в цепи.

И туманы, которые во время покойного эмира вносили десять — пятнадцать тысяч танга ушра и хараджа, в наше время были вынуждены отдавать сто тысяч танга. И каждый год, осенью, эмир ударами палок требовал отчет у сборщиков налогов. И то, чем он [сборщик налогов! владеет, он [эмир! забирал в казну; и таким путем дирхемы и серебро подданных — все поступало в казну.

Однажды во время покойного эмира главный судья, заботясь о пользе государства, доложил, что аренда базара шелковичных коконов за шесть тысяч танга находится в руках такого-то, а такой-то предлагает взять его за двенадцать тысяч танга. Если будет высочайшее соизволение, следует внести в реестр — пусть будет на пользу казне. Покойный эмир упрекнул его и сказал, что на базаре шелковых коконов танга не сеют. Всю эту добавочную сумму человек этот хочет забрать у бедняков и тем загрязнить казну и лишить ее чистоты. Лучше пустая казна, чем наполненная [несправедливо] взятыми деньгами подданных.