История Марго

Брижит засмеялась и встряхнула волосами. Я восхитилась ее плоским животом. Даже когда она заправляла в джинсы рубашку, они сидели на талии свободно. Она закрыла блокнот и убрала диктофон.

– Думаю, на сегодня мы поработали достаточно, – сказала она. – Пошли есть.

3

Возможно, все началось с фильмов, которые мы смотрели все чаще. После разговоров о папе и Анук, когда Брижит наседала на меня, пока я не дам ответ, хотя это было нелегко и у меня иногда сжималось горло, нам нравилось делать перерывы на еду или на просмотр фильмов. Вскоре я выяснила, что Брижит предпочитает фильмы ужасов, но не хочет смотреть их в одиночку.

Она любила обостренное восприятие, которое давали эти фильмы, а особенно – всплеск адреналина. Любила представлять, как острый кончик ножа приподнимает штору в ванной. Как чужая рука хватает ее за ногу во сне. Как к ней приближается залитое кровью лицо.

Мы смотрели фильмы ужасов вдвоем, и совместное переживание страха сблизило нас. Мы сидели на диване и хватали друг друга за руки во время самых страшных сцен.

Больше всего она любила “Что ни день, то неприятности” – единственный фильм ужасов, снятый Клэр Дени. Сюжет был простым. Американец едет в Париж, чтобы провести там медовый месяц с женой. Но у этой поездки есть и зловещая подоплека: он ищет врача, который вылечил бы его от болезни. В состоянии возбуждения он жаждет человеческой плоти. Это желание доводит его до каннибализма. Он находит женщину, которая страдает той же болезнью. Она охотится на незнакомцев и поедает водителей грузовиков на обочине шоссе. Ее муж, тот самый врач, не смог ее вылечить и держит взаперти дома. В одном из самых жутких эпизодов она пожирает лицо мужчины, разрывая зубами его рот сразу после поцелуя.

На меня эти сцены действовали не так сильно, как на Брижит, которая отворачивалась, затыкала уши и просила сказать ей, когда все закончится. Фильм заставил меня по-новому взглянуть на кожу – тончайшую мембрану, которая предохраняет наши жизненно важные органы от чужих острых зубов.

Брижит считала поразительной способность этой полупрозрачной оболочки удерживать в человеке такой объем жидкости. Она показала на вены на внутренней стороне моих рук.

– Как хорошо видны эти оросительные каналы, – сказала она.

– Я бы остановилась после первого же укуса, – сказала я. Мне не нравился металлический привкус крови. Я даже стейк тартар есть не могла.

Брижит была не так категорична. А вдруг ей бы понравился вкус? Разве не все мы с чего-то начинали, пробуя разную еду в детстве и потом решая, нравится нам или нет? Может быть, не случайно младенцев не кормят сырым мясом? Лучше не знать своих маний. Ей нравятся стейки с кровью, почти лиловые в середине.

– Но с человеком сложнее, – согласилась она. – В нем не просто мясо. В нем еще жир, сухожилия, кости, да и волосы к тому же.

Такое утрирование меня насмешило, хотя было в ее голосе и нечто искреннее – страх потерять контроль. Она как будто жаждала возможности выпутаться из тугого клубка своего мира и получить прощение за чудовищный поступок.

Это было вполне в ее духе, учитывая ее амбициозность, пугавшую меня. Я умела погружаться в учебу с головой, но ее усердие было совсем другим. Энергия кипела у нее внутри и била фонтаном из-под ног. Она работала дольше меня, расшифровывала интервью до ночи, отправляла мне электронные письма, когда я уже давно спала.

Я не могла забыть некоторые вещи, которые Брижит рассказала о своей матери. “Ты растолстеешь, если будешь много есть”, – говорила ее мать и давала ей проглотить ватные шарики, смоченные в теплой воде, чтобы ее не мучил голод. Каждое утро перед завтраком она заставляла дочь взвешиваться. Брижит с детства учили, что красота и стройность для женщины – единственный путь к успеху. А ноющая боль, когда внутренности от голода переваривают сами себя, – это хорошо.

Как бы я ни жаловалась на Анук, с такой жестокостью с ее стороны я никогда не сталкивалась. Мне повезло больше. Но я узнавала себя в Брижит в той мере, в какой она не хотела быть похожей на мать.

Однажды она спросила, думала ли я когда-нибудь о мадам Лапьер.

– Как, по-твоему, она приняла новость об отношениях твоего отца с другой женщиной?

Мне было стыдно признаться, что об этом я не думала.

– Летом, увидев мадам Лапьер, я ее даже не узнала, – начала я, – потому что понятия не имела, как она выглядит. Позже Анук рассказала, кто она такая, и это было потрясением. Эта женщина кардинально отличалась от моей матери. Мой отец выбрал две противоположности. В течение долгого времени я была так поглощена ее внешностью, что не задумывалась о ее эмоциональном состоянии, о том, что она знала и как это могло повлиять на нее. Я сказала отцу, что видела ее, и спросила, знает ли она о нас. Он сказал, что нет, но я не совсем ему поверила. Это было нелогично: как она может оставаться в неведении, когда мы знали о них всю жизнь? Наверное, поэтому я решила, что она не так наивна, как кажется.

– Я слышала, что она ничего не знала о тебе и твоей матери, – сказала Брижит.

– От кого?

– Ты читала интервью с ней в “Мадам Фигаро”?