Дорогая Марта!
Сегодня такой сильный дождь, прямо стеной, льет и льет без конца. О том, чтобы высунуть нос из дома, не может быть и речи: промокнешь до нитки в считанные секунды. Признаться, я бы охотно попробовала, но что скажет матушка? Мне и так порой кажется, что от меня слишком много хлопот, поэтому я сдерживаюсь, хоть и с большим трудом: словно меня переполняет энергия, которая не находит выхода и не дает мне покоя. Ничего не поделаешь, приходится сидеть взаперти и довольствоваться тем, что меня окружает. А поскольку наш Рай – довольно скромное жилище и тут нет коллекции редкостей и минералов, нет картин на стенах, словом, совершенно не о чем рассказывать, то просто опишу, что происходит вокруг.
Я сижу за большим столом, за которым мы обычно едим, сейчас он пустой и полностью в моем распоряжении. Слева камин, матушка попросила отца развести огонь, ведь сегодня так сыро, даром что почти весна; рядом отец: он устроился на удобном стуле – почти как кресло, только без обивки, – чтобы немного почитать в тишине.
Отца ты знаешь, и мне хотелось бы, чтобы ты оценила, похожим ли у меня получился его портрет. Настоящих художников в нашей семье пока что нет; но из-под моей кисти вообще выходят одни только каракули да кляксы. Зато у меня есть слова.
Отец высокий, с широкой грудью, смуглый и внушительный. Если он стоит, то будто заполняет собой всю комнату. А если сидит, то всегда напряжен: как огромный кот, готовый вмиг вскочить и убежать. Глаза у него сверкают под густыми бровями. А голос – низкий и грудной, он бывает сладким, как мед, и страшным, как гром. (Зависит от того, что говорит.) Поскольку отец любит учить и проповедовать, такой необычный голос ему очень подходит. Не сказать, чтобы он был щеголем, ты ведь знаешь, мы не придаем большого значения одежде и тому подобному; но во всяком случае, он выглядит аккуратно и солидно в своих темных одеждах. (Темное меньше пачкается, к тому же тут столько грязной работы, с огородом и прочим). Иногда мне кажется, что отец таким и родился: я совсем не могу представить его ребенком. Может, у него уже в детстве росла борода и его показывали зевакам на ярмарках за два цента, вместе с самой толстой женщиной в мире и мальчиком с перепонками на пальцах?
Ну вот, я опять несу какую-то околесицу. Порой мне приходят в голову (а я еще и записываю) такие непочтительные мысли, что мне самой стыдно. Но, Марта, как можно отречься от своих мыслей? Их нужно беречь, ведь твои мысли – это и есть ты.
В конце концов, тут, пожалуй, нечего стыдиться. Достаточно всего-навсего держать их при себе и следить, чтобы они не разбегались. Просто научиться не произносить их вслух. Но разве это правильно?
А теперь попробую нарисовать портрет матушки. Вот она снует от печки к столу и обратно. Она как ласточка, которая все время что-то тащит в свое гнездо, или как швея, которая без устали сшивает этот мир. Она никогда не стоит на месте, никогда не отдыхает. Сейчас, например, она ловко, как фокусник, замешивает тесто для хлеба: растягивает, мнет, взбивает кулаками. При этом успевает наклониться к Джун, чтобы достать у нее изо рта что-то неподходящее, и оставляет на щечке след от муки. Джун вопит, матушка тут же выпрямляется и пытается ласково ее утешить (слов не разобрать: маленькие дети на удивление громко вопят), продолжая одновременно расправляться с тестом: плетет из него косичку и ставит в печь, потом поднимает с пола Джун, которая хоть и совсем малышка, но тяжелая, как мешок с камнями, пристраивает ее на боку и, вооружившись тряпкой, свободной рукой вытирает засыпанный мукой стол. На несколько минут она скрывается из виду, но вот уже появляется вновь: теперь она держит в руках книгу сказок, которая раньше принадлежала Эйприл, потом мне – а может, сказки просто переходят к тому, кому в этот момент нужнее. Матушка устраивается напротив отца и начинает читать, а Джун, зажав в кулачке прядь маминых волос, наконец-то успокаивается. Матушка читает вполголоса, чтобы не отвлекать отца, но он все равно отрывается от своей книги и устремляет на нее спокойный и ласковый взгляд, вот бы мне заслужить такой однажды. Честно говоря, не верится, что заслужу. Вот такая у меня семья. Эйприл рисует в углу, остальные ушли в деревню, и я наслаждаюсь тем, что тут только одни мы, без посторонних, мне бы хотелось, чтобы это мгновение длилось вечность. Не я выбрала такую жизнь, Марта. Порой мне просто хочется, чтобы мы были обычной семьей. Разве это так много?
