История мировой литературы. Древний Ближний Восток

Еще один школьный текст, восстановленный профессором Крамером из более чем двадцати табличек и фрагментов, исследованный им[448], а затем его учеником Аке Шёбергом и названный условно «Отец и его непутевый сын»[449], а по первой строке в русском переводе В. К. Афанасьевой – «Подойди же ко мне!» («Наставление непутевому сыну»)[450], поднимает проблему «трудных» подростков и является древнейшей известной нам вариацией извечной темы «отцов и детей». Текст построен как диалог отца и сына и удивляет своими очень живыми интонациями: отец нетерпеливо спрашивает, а сын нехотя, скрывая раздражение, отвечает:

«Подойди же ко мне!»
«Вот подошел я»

.«Куда ты собрался?»
«Никуда не собрался».
«Если ты никуда не ходишь, как ты дни свои проводишь?
В школу иди. В школе сиди.
Заданье читай. Задачки решай.
Табличку глиняную пиши.
Новую табличку глиняную “старший брат твой школьный”
пусть тебе напишет.
Как домашнее заданье свое закончишь,
Старосте своему ответишь, вот тогда ко мне иди.
Заданье свое мне говори.
Слоняться по улицам прекрати!
Ну, отвечай же!
Что сказал я, ты понял?»
«Да, я понял и могу ответить».
«Так отвечай».
«Ну и отвечу».
«Так говори же».
«Ну и скажу».
«Быстрей скажи же». [344–345]

Сын нехотя повторяет наставления отца, а отец все больше и больше распаляется, ругая сына-бездельника: «Ну так ступай же, будь человеком. // На площадях не торчи, не шляйся. // По улицам не слоняйся. // …Так, как я о тебе забочусь, // Никто о сыне своем не заботится. // По одаренности природной никто ведь не может с тобою сравниться! // Ты поступаешь как бездельник, рука твоя тебя недостойна! // Ведь если среди семьи искать нашей, // Тебе подобного не найдется!» [345–346]. Одновременно отец страстно защищает знания и искусство писца – «грамотейную мудрость», свою профессию, и упрекает сына в том, что тот не хочет достойно продолжить его дело:

Средь премудростей человеческих, существующих в мире.
Из тех, что богом Энки по имени названы,
Столь тяжелого дела, как грамотейная мудрость,
то, что я избрал,
Не было названо. Разве что искусство пения.
Подобно морским берегам, что далеки друг от друга,
Сердце искусства пения так же удалено.
О деле писцовом моем

ты не думаешь вовсе… [348]

Отец упрекает сына в том, что тот не ценит особого отношения к нему в семье: его освободили ради учебы от трудной работы, и в то время как его братья трудятся физически, он только гуляет и веселится: «Стал ты толстым, стал ты жирным, // Весь расползся, весь расплылся! // Вся родня твоя думает, что ты плохо кончишь! // Почему ты не хочешь стать человеком, чему веселишься? // А меня веселье твое доконало!» [348]. Как суровый приговор сыну звучат слова: «Лентяй ты на веки вечные!» [348]. Эти обвинения, а главное – утверждение отца, что абсолютно все говорят о его сыне плохо, задевают того за живое, но не в смысле признания своей вины, а только в смысле возмущения несправедливыми, как полагает сын, словами: «Что, они меня хулят? Такое говорят?!» [348]. Это вызывает новый взрыв негодования у отца, который уже не может остановиться, и брань из его уст становится все более крепкой (этот фрагмент был первоначально непонятен исследователям, и Крамер принял его за афоризмы, пословицы и поговорки, с помощью которых отец учит сына уму-разуму[451]):

Если я так привязан к тебе,
А ты, что я делаю, не понимаешь!
Обманщик ты, лжец, ты насквозь неверен!
Обманщик, грабитель, что в дом ворвался!
Сквернословец, вонючка,
Тупица, дикарь!
Слюнтяй отвратительный!
Разбойник, уродец!
Зловонец, хулитель,
Прогорклое масло, вонючка!
Грязнуля вонючий и злобный,
Отвратительный изверг! [349]