История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Я продолжал идти вперед до заката солнца; утомленный и голодный, я остановился у стоящего особняком дома, который мне приглянулся с виду. Я попросил разрешения поговорить с хозяином, но привратница сказала, что он отправился на противоположный берег реки на свадьбу и вернется лишь утром; однако она может предложить мне ужин, как распорядился хозяин. Я согласился, сказав ей, что мне необходимо поспать. Она провела меня в красивую комнату; увидев на столе чернила и бумагу, я тут же написал благодарственное письмо незнакомому мне хозяину дома. Из обращений в многочисленных лежащих тут же письмах я узнал, что нахожусь у синьора Ромбенки, консула не помню какой державы. Я запечатал свое письмо и оставил его этой славной женщине, накормившей меня отменным ужином и обращавшейся со мной со всем почтением. Замечательно проспав одиннадцать часов, я пустился в путь, переправился через реку, пообещав заплатить по возвращении, и шел в течение пяти часов. Отец настоятель монастыря капуцинов покормил меня обедом и, похоже, дал бы мне немного денег, если бы он не боялся оскорбить меня этим. Я двинулся дальше и за два часа до исхода дня полюбопытствовал у встречного крестьянина, кому принадлежит дом, стоявший неподалеку; с радостью услышал я имя одного из моих друзей, человека довольно богатого и, на мой взгляд, порядочного. Я направился к этому дому, вошел, спросил, где хозяин; мне ответили, что он пишет и что он один, и указали комнату на первом этаже. Я открыл дверь, увидел его, кинулся обнять, но он поднялся, оттолкнул меня и отпрянул назад. Он произнес оскорбительные и неприятные для меня слова, в отместку я попросил у него вексель в шестьдесят цехинов на имя господина Бр***; он отказал под предлогом, что ему грозит неминуемая гибель, если трибунал узнает, что он оказал мне эту помощь. Он велел мне тотчас же уйти и заявил, что не осмелится даже предложить мне стакана воды, поскольку для этого нужно будет минуту подождать. Это был человек шестидесяти лет, биржевой маклер, который был мне многим обязан. Его жестокий отказ пробудил во мне совсем иные чувства, чем отказ господина Гр***. То ли в гневе, то ли от возмущения, то ли прислушиваясь к заговорившему во мне голосу разума или инстинкта, но я схватил его за воротник, вытащил свою пику и пообещал убить его, если он закричит. Весь дрожа, он достал из кармана ключ и передал его мне, указав на ящик, где хранились деньги. Я велел ему самому отпереть ящик, что он и проделал, предложив взять, сколько мне надо, из груды лежащих в нем цехинов. Тогда я сказал, чтобы он своими руками дал мне шесть цехинов; он ответил, что ему кажется, будто я просил шестьдесят. «Это верно, — ответил я, — но теперь, когда ты вынудил меня применить силу, я хочу только шесть, а расписки ты не получишь, зато обещаю, что тебе их вернут в Венеции, где я тебя опозорю, разослав послания, которые представят тебя самым подлым из людей». Он упал на колени, заклиная забрать все, если мне это может понадобиться, но вместо ответа я пнул его ногой в грудь и пригрозил поджечь дом, если он причинит мне неприятности, когда я уйду.

Я шел в течение двух часов и с наступлением ночи остановился возле крестьянского дома, где мне дали сыру, хлеба, яиц и вина и где я решил спать на соломе. Поскольку у них не было сдачи с цехина, я послал хозяина к церкви, сказав, что охотно купил бы себе плащ. Когда он вернулся, я уже спал, и он не стал меня будить; утром он показал мне старый синий сюртук из толстого сукна, принадлежавший кюре. Я дал ему два цехина и двинулся дальше. В Фельтре я купил себе башмаки и верхом на осле проехал через деревушку, именуемую Скала. Находившийся там стражник даже не спросил мое имя. Я нанял повозку, запряженную двумя лошадьми, и вечером прибыл в Борго ди Вальсугана, где на условленном постоялом дворе и отыскал монаха. Если бы он сам не подошел ко мне, я бы ни за что его не признал. Зеленый сюртук и шляпа, нахлобученная поверх хлопкового колпака, делали его неузнаваемым. Он сказал, что получил все это добро от одного мызника в обмен на мой плащ и один цехин; он добрался до Борго этим утром и отменно поел. Он закончил рассказ, честно признавшись, что не ожидал меня увидеть, поскольку полагал, что слово свое я держать не намерен. Весь следующий день я писал письма, не вылезая из постели. Отец Бальби строчил дерзкие письма отцу настоятелю своего монастыря и остальным братьям, а нежные — служанкам, которых он обрюхатил. Я написал около двадцати писем, десяток или дюжину из них — в виде посланий, где описывал происхождение полученных мною шести цехинов.