История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Я без колебания и даже довольно непринужденно вхожу в этот дом; во дворе ребенок играет с волчком, я спрашиваю, где его отец; он не отвечает, зовет мать, через минуту появляется приятная молодая женщина на сносях и вежливо интересуется, что мне надобно от ее мужа, которого нет дома. Мое появление явно произвело на нее хорошее впечатление. Я сказал ей, что недоволен тем, что моего «приятеля» нет дома, но что очарован знакомством с его прекрасной половиной. «Приятеля? — спросила она. — Значит, вы и есть его превосходительство Веттури, который любезно обещал моему супругу быть крестным отцом моего будущего младенца? Я счастлива познакомиться с вами. А мой муж будет в отчаянии, что вы пришли в его отсутствие». Я ответил, что, надеюсь, он не замедлит вернуться, ведь я хотел попросить у него ночлег и ужин, поскольку не желаю, чтобы кто-либо увидел меня в таком состоянии. Она с живостью ответила, что я могу рассчитывать на мягкую постель и приличный ужин, однако муж вряд ли скоро вернется, поскольку всего час назад во главе отряда из десяти всадников он отправился на поиски двух заключенных, сбежавших из Пьомби, один из которых патриций, а другой, по имени К***, не принадлежит к знатному роду; она сказала, что если их поймают, то отвезут в Венецию, а если нет, то потратят два-три дня на их поиски. Весьма довольный тем, что ее доводы основательны и потому я могу остаться, я сделал вид, будто рассержен и отказываюсь остановиться у нее, опасаясь, что причиню неудобства; якобы только вежливость не позволяет устоять перед ее приглашением, и я уступил. Чтобы рассказ мой звучал более убедительно, я сообщил ей, что, возможно, за мной приедет слуга с каретой, но если я буду еще спать, то прошу меня не будить. Я добавил, что меня очень радует, что ни один из друзей даже не подозревает, где я. Я заметил, что она разглядывает мои колени, и, не дожидаясь ее расспросов, сказал, что разбился, упав с лошади. Тогда она позвала свою мать, тоже весьма красивую женщину, и, сказав ей на ухо, кто я такой, попросила ее подать мне ужин и перевязать раны. Я без возражений проследовал за ней в комнату, где стояла хорошая с виду кровать, и молодая женщина ушла, заявив, что не будет мне больше мешать.

Миловидная жена стражника плохо разбиралась в ремесле мужа, поскольку история, которую я ей рассказал, звучала совершенно неправдоподобно. На лошади — в белых чулках! На охоту — в костюме из тафты и без теплого плаща! Одному Богу известно, как муж посмеется над ней по возвращении. Ее мать взяла на себя заботу обо мне с той обходительностью, какую можно ожидать только от персоны самого высокого происхождения. Она стала обращаться ко мне материнским тоном и, чтобы не уронить своего достоинства, перевязывая мне раны, называла меня сынком. Если бы на душе у меня было спокойно, я бы недвусмысленно выказал ей свою благодарность и проявил хорошие манеры; но место, где я находился, и опасная роль, которую мне приходилось играть, слишком серьезно беспокоили меня.